Бузина, или Сто рассказов про деревню

Бородулин лежал в огороде, смотрел, как прёт вверх сорняк, и страдал. Бородулин хотел выпить. Не в плане воды, а бухнуть конкретно. И для этого были все условия – отсутствие жены, наличие денег, русская тоска и водка в холодильнике. Вставал немой вопрос русского интеллигента – ЗАЧЕМ? Бородулин не был ни в завязке, ни в подшивке. Нет. Просто 17 лет тому назад, стоя в Москве у дорогого пивного кабака, он сказал другу Митьке – хошь, завяжу? Митька посмотрел в честные Бородулинские глаза и сказал – бля буду, слабо! Они взяли три бутылки самой дорогой, с Петром Чайковским на фоне нот, водки, и Бородулин, перекатывая бутылку ладонью от уха до рта, всадил в себя две литровые. И не умер. А почему-то протрезвел и бросил. Митька, еле дожевав свою литру, бегал за какими-то макдональдовскими бутерами, просил у испуганной девочки стаканчик из-под мороженого – короче, потерял лицо. А Бородулин нашел и не пил уже восемнадцатый год. Давно сгинул в небытие Митька, а Бородулин, как альпинист, обрезал ножом телефонный шнур и ушел в деревню. В деревне было до хрена соблазна, но Бородулину бороться было только в кайф. НЕ ПЬЮ, – говорил он, утирая рот бородой, и овсяный кисель, принятый им вместо самогонки, висел мутными сосульками. Народ сначала пугался, а потом зауважал, и стал приходить к Бородулину вести беседы против пьянства. А так как на сухую это драло горло, Бородулин гнал самогонку. В доме у него было людно и весело. Он же, наблюдая гибель человечества в погоне за удовольствиями, прибылью и майнингом биткоина, трезвел, становился все суровее и читал книги со сложноподчиненными предложениями. Это так укрепило его дух, что он бросил машину и пересел на велосипед. А потом и вовсе стал ходить пешком, отмахивая версты и горланя душеподъемные песни. Что бывает с такими людьми на Руси, сами знаете. Они либо – в разбойники, либо в столпники какие. Либо грабят и ушкуйничают, либо на столпе сидят, пока борода не достигнет земли. Есть и третий вариант – они опять запивают. Но это для чего? Чтобы продлить борьбу! Еще раз послабить, а потом свернуть глотку зеленому змию, и уже тогда… потому Бородулин и лежал в картофельной меже и думал мысль. Выпить было просто, не выпить – сложно. Раздираемый противоречиями, Бородулин уснул, и приснился ему друг Митька, в образе тощего зайца с длинными ушами и с капустным листом во рту. Ты чё, Митяй? – испугался Бородулин, – на том свете? Тут Бородулин проснулся и увидел живого Митяя, прижимавшего к груди две бутылки водки. Вставай, гад, – ласково сказал Митяй, – Ищи гармонь, зови девок. Срок вышел. Развязываем по новой…

                                        х х х

– Я к тебе семнадцать лет шел, – сказал Митяй. – Я кровавил душу и сбил ступни до мозолей. И ты сейчас говоришь мне, что ты не выпьешь со мной мамы, слезинки родненькой?

– Ложись, – приказал ему взглядом Бородулин, – я стоя думать не могу.

– А я – пить лёжа, – возразил Митяй, но лег в соседнюю межу. Теперь их разделяла картофельная ботва. Ботву жрали торжественные жучки в полосатых смокингах, а глянцевые скарабеи катали навозные шарики. Бородулин снял с себя навозного жука, закатившего в бородулинскую бороду навозное ядро. Воображение услужливо развернуло перед ним картину «Хождение Митяя за Бородулиным с целью». На картине было бело от снега и Митяй, в драном тулупчике, на голое тело, почему-то в веригах и со всклоченной бородой тащился по Матушке-Руси. Как колодник с ядром, но вместо ядра громыхала по бездорожью железная бутыль. Вот ведь, – подумал Бородулин, – надо бы возлюбить ближнего своего? Надо. Ближе Митяя сейчас у меня – только навозный жук. Есть вариант – катать шары за этим священным скарабеем или просто выпить с другом Митькой? Жуку что? Отними это ядро, пойдет за другим. Инстинкт у него. Фабр. Жан-Анри. И – Митяй. У него – потребность. Это уже Фёдор Михайлович. Или Вампилов. Или Липатов. Веничка Ерофеев. Довлатов! Даже Шукшин – А поутру они… какие титаны мысли! А еще колеблюсь! Гад я. Эгоист. Опять же гусей держу. Неловко, – и он продел руку сквозь ботву. Ботва была, Митяя не было. Бородулин приподнялся на локтях, оглядел поле – в межах повсюду лежали мужики. Со стороны это напоминало поле боя и родильное отделение одновременно. Все пили из горлышка, как из соски, а в остальном были – сущие младенцы. Эх, мать наша – водка, – сказал себе Бородулин, – к ее прохладным устам приникаем мы в минуты душевной муки и праздничного салюта. Когда больны, или когда здоровы. Когда бедны, или богаты! Кто? Кто, кроме нее? Согреет? Утешит? Взбодрит? – и Бородулин твердой походкой отправился в избу. Семнадцать лет было прожито зря.

                                        х х х

– Возьмем, к примеру, баб, – Митяй прикопал бутылку, чтобы не напекло.

– Откуда? – Бородулин дернул ногой, – нету баб!

– А доярки?

– Так коров нету?

– Так ты в деревне ж?

– Так что?

– Купи корову, бабы сами набегут … – они замолчали. Присутствие водки с Митяем сильно поколебало устои Бородулина. Хотелось даже побриться.

– Ну, их. Баб. – Бородулин вспомнил трезвую жену и пьющую любовницу Машку. – Трезвая ужас как, а пьяная хорошо, но плохо.