Быль беспредела, или Синдром Николая II

Нина Лазаренко — миловидная девушка лет двадцати пяти — сидела за столом и заполняла какие-то формуляры. Увидев входящего сержанта она, не заметив Куманина, спросила:

— Вась, тебе чего? Занята я.

— Товарищ вот, — указал на Куманина сержант, — из Москвы. Поговорить хочет.

— Вы из Москвы, товарищ, — спросила Нина, — из ЦК комсомола?

— Можете быть свободным, сержант, — сказал Куманин милиционеру, который, казалось не собирался уходить. Когда же он, натужно покраснев, вышел из помещения, Куманин представился:

— Нет, я не из ЦК комсомола. Я из КГБ.

Он успел хорошо рассмотреть Нину и понял, как надо себя с ней вести. На белой кофточке девушки алел комсомольский значок, на столе лежал блокнот делегата какой-то комсомольской конференции, и от всей ее статной фигуры, от энергичного лица и даже от прически веяло такой идеологической убежденностью, что можно было не сомневаться — в университете Нина была комсоргом факультета, как минимум. После того, как Куманин сказал Нине, кто он, выражение ее глаз продемонстрировало готовность выполнить любое задание.

— Мы расследуем, — продолжал Куманин, показав свое удостоверение, на которое девушка посмотрела, как глубоко верующий человек на чудотворную икону, — дело большой государственной важности. Надеемся, что вы, товарищ Лазаренко, сможете нам помочь.

— Конечно, товарищ… — Нина широко открытыми глазами, как зачарованная, смотрела на Куманина.

— Майор, — подсказал Куманин, — но вы, Нина, можете называть меня Сергеем Степановичем.

— Чем я могу вам помочь, товарищ майор? — прерывающимся от оказанного доверия голосом спросила девушка.

— Примерно год назад, — сказал Куманин, — вы оказали первую помощь некой старушке, которой стало плохо здесь, на территории ростовского Кремля. Не могли бы вы вспомнить подробности этого случая.

В глазах девушки сначала мелькнула тревога, быстро, однако, подавленная сознанием собственной правоты.

— Я отлично помню тот случай, — сказала она, — и бабушку эту помню. Она меня так достала, товарищ майор, что я дня два ходила, как шальная.

Видя, что Нине Лазаренко доставляет явное удовольствие обращаться к нему со словами «товарищ майор», Куманин не стал напоминать ей о разрешении перейти на имя-отчество и спросил:

— Что за бабушка, расскажите. И вообще, что у вас тут произошло?

— Бабушка вся из себя такая чистенькая, старомодная, очень приятная, — рассказала Нина, — какая-то, как бы это сказать, старорежимная. Сейчас такие уже редко встречаются. На ней даже шляпка была с цветочками. И говорила она, как герои Чехова и Куприна в книгах говорят. Так, мне кажется, у нас уже никто не разговаривает. А может, мне показалось. Не знаю.

— Она была одна? — Куманин затаил дыхание, ожидая ответа.

— С внуком, — ответила Нина, — мальчик лет пяти. Она все его уговаривала: «Алешенька, иди поиграй, маленький. Дай мне поговорить». А он бегал по газону.

У Куманина даже пересохло во рту от волнения.

— Дайте, пожалуйста, попить, — хрипло сказал он Нине.

Та налила ему стакан воды из графина. Вода оказалась теплой и противной.

— Что с вами? — девушка заметила волнение Куманина

— Все в порядке, — поморщился Куманин, глотая теплую воду, — продолжайте, Нина, пожалуйста. Все, что вы рассказываете, чрезвычайно важно, поверьте. — Куманин помолчал, приводя мысли в порядок, и спросил:

— Она с экскурсией приехала, бабушка эта? Как она здесь вообще появилась?

— С экскурсией, — подтвердила Нина, — на автобусе из Москвы по «Золотому кольцу». Если хотите, товарищ майор, я вам точно установлю номер автобуса и фамилию водителя. У нас хранятся копии путевых листов. Там и фамилии экскурсоводов указаны.

— Да, если это возможно, — кивнул головой Куманин, — и что же произошло дальше в тот день?

— Эта старушка подошла ко мне, — продолжала Нина. — Я, товарищ майор, замдиректора музея-заповедника. И на мне все висит, от фондов до, извините, канализации. Как закончила в 1983 году университет в Ярославле, так здесь и работаю. Директора-то с огнем не сыщешь — он в Москве живет, по всем вопросам идут ко мне. Так вот, эта бабушка тоже ко мне подошла и стала рассказывать историю о том, что в 1913 году, представляете, она подарила собору в кремле какую-то икону. Говорит, чудотворную, Ростовской Божьей матери. И очень хотела бы к ней приложится и помолиться. Я еще тогда подумала, сколько же ей лет? На вид-то семьдесят пять, а она мне говорит:

— Деточка, мне уже за девяносто. «Ничего себе, — я подумала, — как сохранилась хорошо!». А она, значит, все про эту икону говорит: «Мол, оклад у нее золотой с драгоценными камнями должен быть». Я ей пытаюсь объяснить, что все оклады из драгметаллов с икон давно сняты и переданы государству и что у нас такой иконы и быть не может. Подобные вещи на особом хранении состоят в специальных учреждениях. А она мне твердит, что, может, оклад и сняли, но икона-то здесь должна быть. И так меня умоляла, что… — Девушка замолчала и покраснела.

— Продолжайте, — попросил Куманин, удивленно на нее взглянув.