Быль беспредела, или Синдром Николая II

Многие молодые ученые, впав в отчаяние от того, что им перекрывают со всех сторон кислород, начинали метаться и доходили до того, что предлагали свои работы для публикации на Западе. При этом они не задумывались, что тем самым они лишают свою страну приоритета в каком-нибудь научном открытии, усиливают научный потенциал противника и по совокупности совершают деяния, вполне подпадающие под 64-ю статью уголовного кодекса, трактующую эти действия как измену Родине. Такова была судьба научных работ, которые попадали в поле зрения КГБ, хотя на Лубянке существовал целый отдел анализа научных разработок. Но там занимались главным образом различными научными исследованиями и разработками, украденными или купленными на Западе. В ходе их анализа следовало прежде всего определить их военно-прикладную ценность, а также и выяснить — являются ли эти работы истинными или подброшены в качестве дезинформации с целью загнать в тупик какую-нибудь соответствующую советскую отрасль.

Ход мыслей Куманина, навеянный Надиной диссертацией, был прерван трелями телефонного звонка. Звонили из другого города.

Сергей поднял трубку и услышал голос брата:

— Привет, братан, — прорывался сквозь треск в трубке Андрей Куманин из далекого Душанбе. — Послушай, я что-то до нашего старика не могу дозвониться. Где он? Что с ним?

— Уехал куда-то, — ответил Сергей, чувствуя себя полным идиотом от того, что не знает, куда уехал отец.

Брат, разумеется, именно этот вопрос и прокричал в трубку.

— Куда-то по своим ветеранским делам, — не очень уверенно пробормотал Куманин. — Обещал скоро вернуться, не беспокойся…

Треск в трубке прекратился и Андрей спокойно сказал:

— Я в общем-то не беспокоюсь. Хотел с днем рождения поздравить, завтра ведь уже….

Сергей совсем забыл, что завтра у отца день рождения.

— Может завтра вернется? — предположил брат.

— Очень даже может быть, — обрадовался Сергей такому повороту разговора. — Ты позвони завтра вечерком, а я постараюсь к нему заехать.

Поговорив еще пару минут о жизни и службе и получив на стереотипные вопросы такие же ответы типа «все вроде нормально», братья распрощались, и Сергей снова подошел к столу, где лежала папка с Надиной диссертацией. Читать дальше, пробираясь сквозь непонятную терминологию и еще более непонятное значение, не имело никакого резона. Оставалось только послушать две небольшие кассеты, которые были приложены к неоконченной рукописи. Куманин включил магнитофон и сразу услышал голос Нади:

«Алеша, как звали твою маму?»

«Не знаю», — отвечал детский голос.

«А папу?»

«Не знаю».

«Но ты ведь знаешь, как тебя зовут?»

«Меня зовут Алеша Лисицын».

«А кто тебя так называл? Ты помнишь?»

«Меня так называли все».

«Кто такие эти все, Алеша?»

«Я не знаю, кто они. Но они называли меня Алеша Лисицын».

«Но кто это был — дяди, тети? Сколько их было? Где вы жили?»

«Мы жили в комнате. Комната была большой. Я не знаю, кто такие дяди и тети».

«Алеша, как ты меня называешь? Вспомни».

«Я называю тебя тетя Надя».

«Умница. Значит, я — тетя. Есть мальчики, а есть девочки. Ты это понимаешь?»

«Понимаю. Я мальчик, а есть девочки. Девочки становятся женщинами, а мальчики — мужчинами. Но я не знал, что женщин называют у вас „тетями“.

«Ты сказал у „нас“. Что значит у „нас“, Алеша?»

«Здесь, у вас. В этой комнате, где мы сидим. Я раньше не знал этого слова».

«Хорошо, Алеша. А раньше, где жил?»

«В комнате, в большой комнате. Там висела большая картина».

«Картина? На ней было что-то нарисовано?»

«Да. Она мне нравилась».

«Что же было нарисовано на ней, Алеша?»

«Гибель Дантона».

«Что? Дантона? Ты знаешь, кто такой Дантон?»

«Знаю. Это большой французский линкор. У него было пять труб. Его утопила немецкая подводная лодка. Это был самый крупный успех немецких подводников в позапрошлую мировую войну в Средиземном море. Тетя Надя, я больше не буду. Не сердитесь».

«Нет, нет, Алеша. Я вовсе не сержусь на тебя. Мне страшно, но я нисколько не сержусь. Кто повесил эту картину у тебя в комнате?»

«Я не знаю. Она всегда висела».

«А кто рассказал тебе ее содержание?»

«Учитель».

«Учитель? Это был мужчина, а может это была женщина?»

«Я не знаю».

«Но учитель тебе рассказывал о войне или вообще о войнах? В какой мировой войне погиб этот корабль, что ты видел на картине?»

«У вас ее принято называть первой мировой, но это неправильно. Если даже не считать войн в древности и средневековье, то эта война была уже четвертой мировой».

«Четвертой?»

«По мере того, как расширялись представления о мире, мировые войны охватывали все большие территории. Тридцатилетняя война была уже для своего времени мировой и Семилетняя тоже. Мировой была и война с Наполеоном. В этой войне участвовали даже Соединенные Штаты».

«Боже мой! Откуда ты это знаешь?»

«Я читал книгу, тетя Надя. Ее написал Джемс Бернес. Она вышла в Лондоне в 1897 году. Она называется „Война в Атлантике в 1812 году“.

«Где ты взял эту книгу?»

«Мне дал ее учитель».

«Твой учитель был моряком?»

«Он не был моряком. Он был учителем».

«А ты знаешь, кто такой моряк?»

«Знаю. Это люди, которые управляют кораблями».