Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

На небольшой сцене у стены стоял огромный, натянутый на подрамник красный холст. Перед ним на полу и на стульях расположились два десятка гостей – экзальтированная московская богема, попивающая экзотические напитки из валютного магазина. По стенам развешаны агитплакаты и лозунги. Играет парадная музыка. Трое добровольцев, лица которых скрыты масками, одетые в физкультурную форму, вооружившись кистями и красками, пытаются изобразить на холсте иллюстрацию к сегодняшней передовице из «Правды» – о досрочном вводе в строй Минского домостроительного комбината. «Вдохновители и организаторы» мероприятия – пузатый, грузный Комар, с троцкистской бородкой, в старорежимном жилете, и нервный, лохматый Меламид, похожий на Чарли Чаплина, у которого сбрили усы, – дают рисовальщикам инструкции через милицейский матюгальник, а публика, похохатывая, комментирует творческий процесс.

(Много лет спустя стилизация советской массовой культуры, изобретенная Комаром и Меламидом, стала популярной в постперестроечных московских ресторанах и в бутиках Гринвич-Виллиджа. Но в 1974 году в СССР, когда эти лозунги всерьез висели на всех углах, соц-арт был не просто забавным – это было вызывающе смешно, как только может быть смешно ироническое богохульство.)

Вдруг раздался звонок в дверь. Появившийся на пороге человек в темном плаще предъявил удостоверение:

– Я из уголовного розыска. Что здесь происходит? Кто хозяин?

– Здесь хеппенинг, – сказал побледневший Меламид, качнув копной волос и сверкнув очками. – Это моя мастерская.

– Хеппи… чего? – переспросил сыщик.

– Театрализованное действо, – нашелся кто-то из гостей. – Не хотите ли поучаствовать?

Все, кроме Меламида, решили, что гость – ряженый участник представления.

– В этой квартире произошло покушение на убийство, – сказал сыщик могильным голосом.

Из публики раздался крик притворного ужаса.

– Убийство кого? – спросил Меламид.

– Кого? Кого? – закричали среди гостей.

– Человека. Вот это – это что? – сыщик указал на бурые пятна под батареей.

– Это краска, – сказал Меламид. – Здесь мастерская художника.

– Это кровь, – драматически возразил сыщик. – Имеется акт экспертизы. Он не стал объяснять, как провели экспертизу в запертой квартире.

– Среди присутствующих есть Гольдфарб Александр Давидович? – спросил детектив.

– Кровь! Кровь! – в восторге завопили гости. – Подать сюда Гольдфарба! – впрочем, большинство из них понятия не имели, кто такой Гольдфарб.

– Молчать! – вдруг заорал сыщик. – Вам смешно?! Наркотиков небось накурились? Ну я вам сейчас!.. – и захлопнул за собой дверь.

Публика покатилась от хохота. Меламид стоял бледный, как незагрунтованный холст.

Через несколько минут в мастерскую ворвался отряд милиционеров. Всех присутствующих препроводили в автобус и отвезли в отделение, где рассадили по комнатам и стали допрашивать о том, не знакомы ли они с человеком по имени Игнашев и что им известно о Гольдфарбе. Молодежь из приличных семей, участники хеэппенинга, стали звонить родителям. Вскоре к отделению начали подъезжать родительские «Волги», чтобы вызволить детей. Оказавшийся среди гостей второй секретарь аргентинского посольства требовал встречи с консулом. Был уже поздний вечер, когда всех отпустили по домам. Словом, скандал получился на славу.

* * *

Слух о том, что милиция разгромила хеппенинг в мастерской художника Меламида, разнесся по Москве и попал в вечерние радио-новости. Я услышал об этом по «Голосу Америки» раньше, чем Меламид смог меня разыскать, и сам позвонил ему:

– Что у тебя произошло?

– Это тебя надо спросить! Что ты у меня в студии устроил? Вы поросенка резали? Там лужа крови.

Я помчался к Козловскому, так как у меня не было даже координат Игнашева. Козловский находился в прекрасном расположении духа. Он паковал чемоданы. Накануне ему неожиданно выдали визу – часть «парадного выпуска» евреев к приезду Никсона.

– А, привет, – сказал Козловский. – Я как раз собирался тебя разыскивать. С Игнашевым есть осложнения. Меня утром менты допрашивали, и я был у него в больнице.

Поначалу, рассказал Козловский, все шло точно по плану, если не считать, что приятель-врач оказался вовсе не хирургом, а невропатологом, и, делая надрез на голове, задел какой-то сосуд. В результате на меламидовский пол натекла лужа крови, которую злоумышленники наспех затерли тряпками. Затем Игнашев приехал в больницу, откуда, как положено, о пробитой голове сообщили в милицию. Сонный милиционер, посетивший пострадавшего, лениво записал рассказ о пьяной уличной драке в протокол.

Но через несколько дней история, по всей видимости, дошла до деверя в ЦК КПСС, потому что в больницу нагрянула целая следственная бригада из городской прокуратуры и Сергея допросили всерьез.

– И он не нашел ничего лучше, чем сообщить им адрес мастерской Меламида и сказать, кто его туда привел?

– А что он мог сделать? Его спросили, где он ночевал в ту ночь, и кто видел его последним, и кто может это подтвердить. Он меня тоже назвал – меня допрашивали как свидетеля.

– Молодец! На него напали на улице, а лужа крови – в квартире.