Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

– Он сказал, что после того, как получил по голове, вернулся в квартиру.

– Ну что ж, делать нечего, – сказал я. – Пойду сдаваться.

Следователь «по особо важным делам» с ромбиком юрфака МГУ на лацкане торжественно объявил мне, что я прохожу свидетелем по делу о нападении и причинении серьезных телесных повреждений гражданину Игнашеву. По виду он был хитер как лис, а по его вопросам было ясно, куда он клонит: когда я привел Сергея в мастерскую? Сразу ли я ушел? Не пили ли мы с ним? Не ссорились ли? Кто может подтвердить, что я действительно ночевал дома? Зачем вообще я привел его в незнакомую квартиру и оставил ночевать одного?

– Человек попросил ключ, и я не стал задавать вопросов, – отвечал я. – Думал, что к нему девушка придет, понимаете?

Отпуская меня, следователь многозначительно сообщил, что я ему еще понадоблюсь и чтобы я не уезжал из города.

Из прокуратуры я снова отправился к Козловскому:

– Сходи в больницу, скажи Сергею, что если меня обвинят в том, что я дал ему по голове, то мне придется все рассказать. Потому что за удар по голове положено семь лет, а за уклонение от воинских сборов – всего три.

– А если выяснится, что ты дал ему по голове по его просьбе, тогда десять? – ехидно заметил Козловский.

– Вова, без шуток, передай Сергею, что единственный шанс для него выпутаться из этой истории – это поскорее жениться на Диане и уехать. У меня есть предложение – связать его дело с визитом Никсона. Когда назначена свадьба?

– По-моему, тридцатого.

– А Никсон приезжает 28-го. Нужно так все повернуть, чтобы деверь в ЦК ничего не смог сделать. Например, пусть Диана пригласит госпожу Никсон на свадьбу. А заодно госпожу Киссинджер и всю американскую прессу. У нас détente или не détente? Никто не посмеет разгромить российско-американскую свадьбу в дни саммита. Что станет говорить cенатор Джексон?

– Окей, – сказал Козловский, – передам. Послезавтра у меня проводы. Приходи с Валентиной.

* * *

Выйдя от Козловского и поймав на Тверском бульваре такси, я обнаружил, что за мной идет плотный хвост. Серая «Волга» и белые «Жигули», по три топтуна в каждой машине, не считая шофера, прилепились к моему такси, ничуть не скрываясь, напоминая скорее охрану, чем слежку.

– Во пасут! – с уважением заметил таксист, который тоже обратил на них внимание.

«Это не милиция по поводу Игнашева, – подумал я, – скорее это Контора по поводу Никсона. Сегодня 20 июня, неделя до приезда американского президента». По опыту московского саммита 1972 года было известно, что всех потенциальных возмутителей спокойствия должны поместить под административный арест на 15 суток, чтобы не устраивали демонстраций и интервью с западными телеканалами. Столь плотная и открытая слежка может только означать, что меня локализовали, чтобы вскоре взять под стражу.

Конечно, мне не хотелось две недели сидеть под замком. Но по опыту я знал, что уйти от наружного наблюдения Конторы практически невозможно. «Наружке» беспрекословно подчиняется милиция, она оборудована индивидуальными радиотелефонами. Выйдя на связь с ГАИ, она в состоянии перехватить любую машину, которая попытается от нее оторваться. В метро топтуны все время шепчут себе в рукав, передают на поверхность маршрут передвижения «объекта», и, если тот выходит на случайной станции, наверху его встречает та же машина, что проводила до метро на другом конце города. «В общем, – подумал я, – надо готовиться к отсидке. Однако интересно, что хвост прицепился ко мне у Козловского, неужели они все-таки не знают, где мы с Валентиной живем? Значит, домой ехать не следует». Поразмыслив, я назвал таксисту новый адрес.

Вскоре мы подъехали к дому еще одного моего кузена, тоже Меламида, но не Алика, а Лёвы, и его жены Веры Федоровой, которые жили в огромной квартире Вериных родителей на первом этаже кооперативного дома творческих работников на Университетском проспекте. Лёва был дома один – вся семья уехала на дачу. Стояла жара, и по Москве метелью летел тополиный пух.

Лёва был поэт и философ. Его библейская физиономия, обрамленная черной бородой и кудрями, светилась глубокомыслием. Он никогда ничему не удивлялся и спокойно отнесся к появлению у своего подъезда двух машин с топтунами, на которые я указал ему в окно кухни.

– Лёва, можно у тебя пересидеть и собраться с мыслями? – спросил я. – А то видишь, у меня хвост.

– Ага, – сказал Лёва. – Хочешь чаю?

Я позвонил Вале, чтобы она привезла смену белья и пару книг на случай, если меня все же заберут. Наступили сумерки, прошла гроза, моросил дождь, жара спала. Я выглянул в окно: серая «Волга» сменилась бежевой, а «Жигули» вообще исчезли. Заступила ночная смена, значит, забирать меня, наверное, будут завтра с утра.

– Послушай, Лёва, а что если ты попробуешь их от меня увести? Ты с бородой, и я с бородой, мы одного роста, на улице темно. Они пойдут за тобой, а я потихоньку смоюсь. Максимум, что может произойти, – у тебя проверят документы.

– Идет, – сказал невозмутимый Лёва.