Был однажды такой театр (Повести)

Двадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать второго года в одиннадцать часов утра на Западный вокзал прибыл сегедский скорый. На перрон ступил толстый мужчина в черном костюме с потешно закрученными усами. Он заехал в гостиницу «Континенталь», занес вещи в номер, тщательно расчесал несколько оставшихся волосинок перед пыльным зеркалом в золоченой раме, после чего спустился к портье и попросил соединить его с господином Торшем из Пештского театра. Ему повезло: Торш ответил очень быстро. Толстый господин взял трубку из рук портье, откашлялся и спросил неожиданно грубым голосом:

— Алло, это Дюла Торш?

— Да, это я, — с другого конца провода прозвучал почти тот же голос.

— Говорит ваш отец, — продолжал господин. — Геза Торш, из Надьвашархея.

Этот холодный, иронический голос прорвал толщу прожитых лет. Дюле померещилось, что он слышит сквозь время самого себя. Он тупо уставился в телефонную трубку.

— Мне нужно побеседовать с вами, — продолжал тем временем такой ненавистный и такой родной голос. — За этим я приехал в Будапешт.

— Я готов…

— Когда мы могли бы встретиться?

— Когда вам угодно, отец…

— А прямо сейчас?

— Пожалуйста.

— В таком случае назовите место.

— Здесь, в театре, в моей уборной.

— Хорошо.

— Я буду ждать вас у входа. Пойдете по улице…

— Найду.

Он положил трубку.

Дюла тотчас договорился с режиссером, и утреннюю репетицию отменили. Весь театр пришел в сильное волнение. Не было человека, который не знал бы, что Дюла не видел отца с тринадцати лет. Актеры прильнули к окнам, чтобы наблюдать «сцену» встречи. Те, кому не хватило места, пристроились в воротах домов по другую сторону улицы. Все с нетерпением ожидали знаменательного свидания.

Дюла стоял у калитки, на самом солнцепеке. Ветер бесцеремонно трепал его спутанные волосы. Он стоял, заложив руки за спину, неподвижно глядя в сторону бульвара. Наконец из-за угла показался Геза Торш и, опираясь на тяжелую черную трость, уверенно направился к театру. Ослепительный солнечный свет сыграл забавную шутку: человек в черном приближался к Дюле, а со стороны казалось, будто к нему приближается его собственная тень. Дюла был потрясен этим необычайным сходством. Он стал точно таким же, как отец. Фигура, лицо, взгляд, лысеющая голова — за прошедшие десять лет отец и сын полностью уподобились друг другу. Увидев его, Дюла едва не рассмеялся, хотя в общем-то ему было совсем не до смеха. Он как будто бы заглянул в зеркало и увидел самого себя в гриме шестидесятилетнего старика.

Геза Торш тоже узнал сына без труда — отчасти благодаря сходству, отчасти потому, что не раз видел его портреты в газетах. Он оперся на трость, приняв почти театральную позу, и, выражая всем своим видом презрение, холодно приветствовал сына.

— Добрый день.

— Добрый день, отец, — отрывисто произнес Дюла.

Ни один из них не протянул другому руки. Зрители, затаив дыхание, наблюдали, что будет дальше. Отец и сын изучали друг друга, не обнаруживая ни малейших признаков смущения. Можно было подумать, что эта сцена — всего лишь продолжение той, что разыгралась в театральном саду двадцать лет назад. Правда, время с присущим ему дурацким юмором подшутило над ними, но глаза, исполненные ненависти и презрения, сверкали точно так же, как тогда, после пощечины.

— Где мы можем поговорить? — Геза Торш раздраженно стукнул тростью о мостовую.

— В моей уборной. Прошу. — В следующее мгновение дверь захлопнулась, скрыв обоих Торшей от множества любопытных глаз.

В Дюлиной уборной явственно ощущалась секретарская рука господина Шулека. За последние годы господин Шулек стал большой знаменитостью. Дюла Торш передоверил ему все свои дела, и новоявленный секретарь вел их с необычайной аккуратностью.

Уборную он обставил подлинной барочной мебелью. По стенам в тщательно продуманном порядке были развешаны фотопортреты господина Артиста в разных ролях, слева и справа от зеркала красовались мастерски выполненные карикатуры. В дальнем углу господин Шулек устроил нечто вроде салона с приятным, располагающим к беседе освещением. На маленькой изящной этажерке можно было найти любой литературный или театральный журнал.

Геза Торш уселся в кресло, оперся подбородком на трость, беглым взглядом окинул уборную и заговорил:

— У меня не было ни малейшего желания с вами встречаться. Тем не менее я вынужден был приехать. Если позволите, я объясню, в чем дело.

— Извольте.

— Повторяю, я приехал в Будапешт не по собственной воле. Я вынужден был приехать, чтобы выполнить свою единственную обязанность перед вами.

— Отец! — невольно вырвалось у Дюлы.

— Не забывайтесь, прошу вас. Я еще раньше хотел предупредить: у вас нет оснований называть меня отцом.

Дюла ничего не мог понять. Он сам приехал к нему, лед спустя двадцать два года наконец тронулся, он хочет говорить с ним и все же всячески подчеркивает, что они чужие. Ненависть, ровным пламенем горевшая в Дюлиной душе все эти годы, не угасла и сейчас. Пламя поникло лишь на какую-то долю секунды. Необъяснимый порыв миновал. Дюла откинулся на спинку стула, скрестил ноги и ответил таким же ледяным тоном:

— Слушаю вас. Говорите.