Был однажды такой театр (Повести)

Дюла тоже поднялся со своего кресла. Вся злость куда-то пропала. Он ничего не мог с собой поделать: какая-то непреодолимая сила заставляла его унижаться перед этим мрачным человеком в черной одежде.

— Мне бы очень хотелось, отец, — он сознательно подчеркнул это слово, — чтобы вы провели сегодняшний вечер со мной. Я сегодня свободен. Мы могли бы пойти куда-нибудь вместе… впервые за двадцать два года… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Уж не намерены ли вы отпустить мне грехи?

— Нет! — в Дюлином голосе зазвучал металл. — Я хотел бы поговорить с вами о матушке.

— То, что она мне поручила, я уже сказал. Других полномочий не имею. Всего хорошего.

Он двинулся к выходу. Зеркала многократно повторили его угрюмую фигуру. Дюла снова не выдержал.

— Почему вы не хотите хотя бы раз в жизни поговорить со мной?

Человек в черном медленно обернулся.

— Поздно. У вас было время. Двадцать два года. Могли бы наведаться. Нет, молодой человек, не для того, чтобы покориться, а чтобы показать отцу, насколько вы лучше его. Больше мы с вами не увидимся. А если я невзначай помру, убедительно прошу вас не утруждать себя приездом на похороны. Бог с вами, молодой человек.

Он решительно нажал на ручку двери и вышел в коридор. Дюла не мог двинуться с места. Какое-то время он стоял, вдыхая сладкий запах краски, а потом тупо уставился в зеркало. На него смотрело мрачное, старое лицо.

Дюла вышел из театра. У калитки все еще толпились актеры. Он молча прошел мимо, мучительно соображая, куда теперь податься. Домой идти не хотелось. Он купил в автомате два сандвича по двадцать филлеров, машинально проглотил их, не почувствовав вкуса, и пошел по улице Вешшелени к Городскому парку. Такое вот бесцельное шатание всегда его успокаивало. Шагая по узенькой улочке, пропитанной запахом лежалого товара из бесчисленных лавчонок, он размышлял о том, как бы найти способ еще раз…

Да, он хотел видеть отца и больше не стыдился этого чувства. Самая большая нелепость состояла в том, что он жаждал получить от него прощение. Даже страшное известие о смерти матери не могло подавить этого дикого желания. Тесная связь с матушкой вдруг странным образом отошла в прошлое. Ненависть, много лет жившая в Дюлином сердце, тоже как-то разом потеряла смысл. Все это было дело рук безжалостной, неумолимой смерти, унесшей маленькую, хрупкую женщину, жившую в дальнем уголке Дюлиных воспоминаний. Дюла не мог понять, что с ним творится. Мысль о том, что этот мрачный старик повинен в смерти матери, ушла на задний план, как только они расстались. Он неотступно думал о том, что в Вашархее нет больше маленькой грустной женщины, для которой он всегда оставался ребенком. Эта боль камнем лежала на сердце, и все же силы его души были сосредоточены на одной фантастической идее — во что бы то ни стало провести сегодняшний вечер вместе с отцом.

Перебирая в уме всевозможные варианты, он не заметил, как оказался в парке. Прозрачный апрельский вечер, пробуждающиеся от зимней спячки деревья делали мысль о смерти совсем нереальной. Дюла ускорил шаги, сердито поглядывая на маячивших под деревьями босоногих девчонок, на молодых мамаш с колясками, нежившихся на солнце, на носящуюся взад-вперед ребятню. Веселая весенняя суета мешала ему, он торопился свернуть на более тихую, укромную тропинку.

Сперва он подумывал о том, чтобы позвонить господину Шулеку и попросить у него совета, но потом отбросил эту мысль. Он всем сердцем любил своего дорогого господина Шулека, живое напоминание о сегедских временах, теперь уже не «папашу», а образцового секретаря, но не чувствовал себя вправе впутывать его в эту историю. Он все шел и шел, не останавливаясь, мимо тополей, покрытых нежной, только что вылупившейся листвой. На глаза ему попалась целующаяся парочка — тоненькая девчонка-школьница и коренастый чернявый паренек. Картина казалась нереальной, как будто безумный апрель начертал их фигурки на широком стволе. Дюла остановился, охваченный искренней завистью. Наконец юные сорванцы оторвались друг от друга и припустились бегом по каменистой тропинке. Дюла последовал было за ними, но они моментально скрылись из глаз. На залитых солнцем скамейках отдыхали безработные, сражались в шахматы пенсионеры. Местный азартный игрок демонстрировал публике пластинки из алюминия и взывал: «Где красное, вот оно — красное, кто видел — ставьте на красное!» Стоявшая полукругом публика горячо спорила, пытаясь угадать, которая из пластинок мечена красным пятном.

Впереди все громче звучали шарманки — Дюла подходил к Луна-парку. Неровные, дребезжащие звуки взвинтили его еще сильнее. Он ускорил шаги.