Был однажды такой театр (Повести)

— Я не хочу кончать с собой, но если я не стану актрисой, то стану театральным критиком и буду писать о вас жуткие статьи.

Он рассмеялся. Он был прекрасен в эту минуту, он и теперь неотразим, когда смеется, хотя в этом месяце ему исполнилось сорок пять.

— Знаменитости легко смеяться. — Я обиженно выпрямилась. — А что делать тому, кто уже на вступительном экзамене провалился? Он вынужден вынашивать планы мести против своих угнетателей.

— Это вы меня называете угнетателем?

— Да.

— Почему, черт вас побери?

— Потому что вы мне предложили удалиться из-за «Мостостроителей» и не позволили прочитать «Агнеш».

— Что ж, прочитайте!

— Правда?

— Правда.

— Когда?

— Сейчас.

— Здесь, на улице?

— Здесь. Начинайте вполголоса, с толком. Меня интересует акцентировка и вообще как вы понимаете то, что читаете.

Я ни минуты не колебалась. Поклонилась и начала декламировать стихотворение прямо под круглыми кронами акации.

Мне удалось прочитать только три строфы. Четвертую он уже не позволил, сказав, что я не имею никакого представления о том, что читаю. Потом он стал меня спрашивать, задавал множество всяких вопросов, какие только можно себе вообразить, только я ни одного не поняла. Неважно, что́ я отвечала на эти его вопросы, но, по-моему, отвечала красиво и связно. Однако он накричал на меня:

— Довольно. Остальное меня не интересует. Идите домой и на веки вечные выбейте из головы мысль стать актрисой.

— Почему?

— Потому что вы дура.

Несомненно, это было то самое мгновение, когда я в него влюбилась.

5

«Во все времена нам надо было быть сильнее мужчин. Мы, женщины, в отличие от реалистов мужчин, в сущности, ирреальны. У мужчин и тело, и сила, и чувственная жизнь явны, реальны. А нам, женщинам, при наших невероятно хрупких, тонких физических данных, нужно нести все тяготы жизни, но так, чтобы из нашей усталости и наших страданий тоже рождалась красота. В этом наша ирреальность и наша поэзия».

Это финал третьего действия. Сегодня вечером ровно в девять пятьдесят я буду произносить эти слова на сцене Нового театра. Дюри Форбат говорит, что если я прислушаюсь, то в ответ на закрытие занавеса услышу гром аплодисментов.

И мне так кажется. На сегодняшней премьере я должна увлечь, захватить зрителей. Форбат написал свою пьесу «Счастье» для меня и долгое время бился с дирекцией театра, пока наконец главную роль не поручили мне. Я чувствую, Форбат в меня верит, и знаю, что сегодня вечером стану настоящей актрисой.

Меня тянет к Форбату? Нет, меня тянет только к моему мужу.

Дружба Дюри и Лаци возникла в первые дни нашей супружеской жизни. Тогда он начал писать пьесы для Лаци; он говорил, что в Лаци счастливо сочетается сухость современного человека с какой-то приятной романтикой. Ему он подарил три пьесы. А четвертую написал для меня, и по этой причине, мне так кажется, между ними возникла некоторая до сих пор не наблюдавшаяся напряженность.

Кстати, с Дюри Форбатом у меня очень сложные отношения. Я страшно много ему лгу. Не знаю почему, но, когда я ему что-нибудь рассказываю, всегда все получается не так, как было на самом деле. Хотя в общем я не такая уж и лгунья. Вру я не больше, чем другие. Однако Дюри мне всегда хочется рассказать что-то интересное, а иначе, как привирая, не получается. К счастью, он еще ни разу меня не уличил. Но это только благодаря тому, что свои враки я держу в порядке. Я буквально отпечатываю их в памяти и в любое время могу раскрыть на нужной странице.

Например, историю моего замужества я преподнесла ему следующим образом: «Знаешь, Дюри, случилось это так: однажды летней ночью окно у Лаци было открыто, я воспользовалась тем, что на улице никого не было, прекрасненько пролезла между железными решетками ограды, потом по плетям дикого винограда вскарабкалась по стене дома и влезла в окно спальни бедняжки Лаци. В окно светила луна, Лаци, спокойно и ровно дыша, спал. Я скинула туфли и села на край его постели, я смотрела на его лицо, которое он сам называет «вполне человеческим», и покорно гладила его руку. Представьте себе, когда он проснулся, то совсем не удивился, а только смотрел на меня нежно и улыбался, потом его глаза наполнились слезами, и он медленно, мягко привлек меня к себе. На следующий день мы расписались».

На самом деле все было совсем не так. После моего позорного провала с декламацией «Агнеш» я исчезла со сцены. Однако несколько дней спустя я прочитала в газете, что в Доме актера состоится диспут о современной драме, в котором выдающиеся писатели и актеры обсудят «самые злободневные вопросы нашей театральной культуры». Поскольку я была уверена в том, что Ласло Мереи будет в нем участвовать, я пробралась на этот диспут.

Там я впервые услышала имя писателя Дёрдя Форбата. Я запомнила его только потому, что докладчик назвал Дюри писателем, пользующимся уродливыми буржуазными методами, герои пьес которого своим постоянным мелкобуржуазным хныканьем вредят сознанию зрителей. Из этого интересного анализа я поняла не слишком много.