Был однажды такой театр

— А я, мне кажется, начинаю вас понимать. Ица. Ица Осветительница.

— Вы поняли?

— Да. Конечно, не до конца. Театр ведь нельзя понять до конца.

— Неужто даже вы не понимаете? Вы ведь театральный кончали?

Дюле вдруг страстно захотелось рассказать ей всю свою жизнь. Все подряд, начиная с того момента, когда кто-то из актеров впервые послал его за сигаретами. Он взял девушку под руку и привлек ее к себе. Ица нежно прильнула к актеру, положив голову ему на плечо. Она была уверена, что теперь последует то самое, но ей не хотелось сопротивляться. Дюла вызывал у нее безграничное доверие. Пусть будет так, как он хочет. Ну да, вот сейчас…

Они ступили на тропинку, ведущую к лесу. Девушка не сомневалась, что сейчас он обнимет ее за талию и уведет в чащу. Дюла угадал, что она чувствует себя жертвой, которой надлежит делать все, чего пожелает господин артист. Он повернул девушку лицом к себе.

— Ица, послушайте-ка меня!

— Пожалуйста.

— Вы очень хорошенькая, очень привлекательная девушка.

— Господи…

— В театре вас будут добиваться многие… Мне вы тоже нравитесь. Я бы солгал, если б сказал, что это не так.

— Да.

— Но я не трону вас, Осветительница Ица. Хотя знаю, что мне бы вы уступили. Я не могу вас обидеть, потому что…

«Потому что вы мне как сестра, — хотелось ему сказать. — Мы с вами очень похожи. Жизнь выкинула нас откуда-то, а театр принял в свое лоно».

Ему хотелось рассказать об отце, которого он так и не разучился бояться, о женщине в красном под деревом в театральном саду… Не проклинать отца, а просто описать его здоровенную фигуру, узкие монгольские глаза, презрительно сжатые губы и дурацкие устрашающие усы. Внезапно его охватило отчаяние: нечего было бежать из Надьвашархея, кончил бы там школу и стал налоговым инспектором. Сперва он был бы такой же, как сейчас, а потом — такой, как отец. Вашархейский налоговый инспектор. Вот что ему было нужно.

Все силы его души были направлены на то, чтобы поделиться с кем-нибудь тем, что его тревожило. Тогда, быть может, он нашел бы ответ… Девушка улыбалась безотчетной, застенчивой улыбкой, в глазах светилась робость, смешанная с любопытством, нежный детский рот приоткрылся. Взглянув на нее, Дюла понял, что не сможет ничего ей сказать. Ни с того ни с сего его охватил гнев. Отчаяние от собственной немоты превратилось в злобу, почему-то обернувшуюся против Ицы.

— Давайте спускаться вниз. У железной дороги есть стоянка такси.

Он снова взял Ицу под руку, на этот раз сурово, почти грубо, и резко ускорил шаги. Девушка заплакала.

— Чем я вас рассердила?

Дюла, не отвечая, вел ее вниз. Там они сели в такси и в полном молчании доехали до самых ворот желтого одноэтажного домишки в Обуде. Дюла помог девушке выйти из машины, поднес ее руку к губам и поцеловал на прощание долгим, виноватым поцелуем.

ГЛАВА 6 Женитьба

Давным-давно улеглось негодование, вызванное отсутствием Дюлы на торжественном банкете в честь премьеры. С тех пор все успели привыкнуть к странностям Дюлы Торша и научились считаться с ними.

Стояло теплое осеннее утро. Лучи солнца, с трудом прорываясь в щель между двумя пятиэтажными доходными домами, освещали скамейку у артистического подъезда и крошечный кусочек пространства вокруг нее. Дюла сидел, сложив руки на бамбуковой трости, и задумчиво смотрел прямо перед собой. Прохожие с любопытством оборачивались на знаменитого актера, не удостаивавшего их взглядом.

Дюлины мысли были заняты Ласло Акли. Только что он принес бешеный успех очередной, уже третьей по счету, его пьесе. Публика с некоторых пор не мыслила себе пьесы Акли без Торша. За моряком Франсуа последовал некий обаятельный аферист международного масштаба, обделывающий свои делишки в самых высоких сферах и непринужденно ворочающий миллионами. В последней, третьей, пьесе Дюле досталась роль донжуана из низов, полицейского под номером тринадцать, по которому сходят с ума самые разные женщины. В конце пьесы полицейский кончал жизнь самоубийством, дабы избавиться от страстных преследовательниц.

Акли довольно долго пробыл за границей, в Париже и во Флоренции. Он устраивал там свои дела, заключал контракты и одновременно сочинял пьесу для Торша. Он заваливал Дюлу письмами, в каждом из которых сообщалось, что нынешняя роль превзойдет все предыдущие.

Накануне писатель телеграфировал директору театра, что утром прибудет из Флоренции прямо в театр, чтобы прочитать новую пьесу начальству и Дюле Торшу. Потому-то модный молодой актер и сидел на лавочке перед театром, размышляя о том, какова будет новая пьеса, какими такими находками замаскирует Акли пустоту на этот раз.

Дюла прекрасно знал цену произведениям Акли и своему шумному, почти скандальному успеху и все же не искал лучших ролей и более сложных задач. Если бы Национальный театр предложил ему контракт, он наверняка отказался бы.

— Лгут и там, и здесь, — сказал он однажды, — только у них — на котурнах, а у нас — в башмаках из телячьей кожи.