Был однажды такой театр

Исполнение Янчи Палади — в «Дочери колдуна» он сыграет советского моряка, лейтенанта Бородина, — позволило кулинарным поэмам раскрыться слушателям во всем богатстве и великолепии. Рецепт сдобной коврижки с изюмом пришлось декламировать целых шесть раз, после чего весь вагон дружным хором скандировал: «…полпригоршни грецких орехов, полпригоршни миндаля, немножко мелко натертого айвового мармелада, две плитки измельченного шоколада…»

Правда, мясные блюда ему не так удавались, он слишком легко, без должного благоговения проговаривал такие важные строчки, как, скажем: «…в оставшемся жире пожарим… смешаем с небольшим количеством мясного или костного бульона… порезанный колечками лук бросим на сковородку со скворчащим салом…» Зато когда речь шла о тортах и пирожных, тут ему не было равных. А соперников было много. Ни один обитатель вагона не хотел упустить случай испытать себя в декламации. Люди с не слишком крепкими нервами сдавались после двух-трех строчек, не в силах справиться с набежавшей слюной; один молодой мясник из Дебрецена разрыдался, спрятав лицо в ладони, после второй же фразы рецепта жаркого из нашпигованных почек.

Среди самых упорных больше всех приблизился к уровню Янчи Палади подмастерье сапожника, Эрнё Дудаш. Дремлющий во мне режиссер сразу же обратил на него внимание. Месяц спустя я выбрал Дудаша на роль француза, морского лейтенанта Пуассана.

Где-то в самой глубине сердца я уже писал первую в своей жизни пьесу. Фантазия моя рисовала мне некий счастливый, мирный остров, там в полном согласии жили люди разных наций, там было много поэзии, много игры, много искрящейся, мягкой иронии… Мечты выздоравливающего человека!.. Все это сгинуло, пропало впустую, если не считать оперетты «Дочь колдуна». И афиши, написанной красной краской, на стене барака под номером три.

ДОЧЬ КОЛДУНА

Оперетта в трех актах

Премьера: 21 апреля 1945 г.

Действующие лица и исполнители:

Б а о - Б а о - Б а о, колдун — Андор Белезнаи

А к а б а, его дочь — Арпад Кубини

Б о р о д и н, лейтенант — Янош Палади

Б р а у н, лейтенант — вместо Хуго Шелла Пал Кутлицкий

Г а м и л ь т о н, лейтенант — Калман Мангер

П у а с с а н, лейтенант — Эрнё Дудаш

ХОР

18 марта, за два дня до нашего прибытия в лагерь, Хуго Шелл сообщил народонаселению вагона, что завтра нас ожидает праздничный обед.

— Иосифов день, — поставил он точку в конце своего заявления.

— Ну и что?

— Господа, разве вам не известно, что Сталина зовут Иосиф Виссарионович? — оглядел он сидящих на полу пленных.

Большинству это в самом деле известно не было. Магическое слово для многих ушей впервые обрело вдруг русский, какой-то семейный характер: Иосиф Виссарионович…

— А с какой стати мы получим праздничный обед? — спросил кто-то, первым придя в себя от удивления.

— А вот с какой. Утром, когда принесут похлебку, мы встретим охранников хоровой декламацией. Понимаете, господа? Я делаю знак, и весь вагон хором скандирует: «Ура Иосифу Виссарионовичу Сталину!» Выучить не так трудно, у кого голова не опилками набита, тот вполне до утра успеет.

— У вас, господин капрал, какая гражданская специальность? — спросил тот же голос из глубины вагона.

— Я циркач. В молодые годы работал на трапеции, потом несколько лет выступал с велосипедными номерами. Перед тем как призвали в армию, шпагоглотателем был в луна-парке, по соседству с до джемом.

Идея, предложенная Хуго Шеллом, погрузила вагон в долгие размышления. Тихий гул, перешедший мало-помалу в гам, который заглушил вскоре даже перестук колес, показывал: перспектива праздничного обеда весьма взбудоражила воображение пленных. Некоторые заявляли, что не желают чествовать Сталина даже за блюдо голубцов со сметаной: не то чтоб они не хотят признать, что он выиграл войну, но подобное самоуничижение недостойно настоящего венгра. Остальные, однако, и таких было большинство, отнеслись к этим гордецам как к законченным идиотам; кто-то высказал даже предположение, что в вагоне полным-полно нилашистов, но оскорбленная сторона отвергла подобные подозрения, возражая в том духе, что нилашисты как раз те, кто, наложив со страху в штаны, рвется кричать славу Сталину. Шелл от души веселился, наблюдая, какие страсти разгорелись в вагоне, но сам в споры не вмешивался, словно ему не так уж и интересно было, кто что думает по поводу его затеи.