Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы)

Несравненно более важное значение для всего последующего развития партийной жизни имел первый раздел постановления — «О заявлениях т. Троцкого и 46-ти товарищей», принятый 102 голосами против 2 при 10 воздержавшихся. Столь значительное количество голосов «за» объяснялось тем, что право голоса на пленуме, наряду с членами ЦК и ЦКК, было предоставлено приглашённым аппаратчикам, возглавлявшим местные партийные организации. Троцкий находился среди воздержавшихся при голосовании этого раздела.

Этот раздел постановления октябрьского пленума предвосхитил, по существу, отношение ко всем последующим оппозициям в партии.

Пункт I раздела гласил, что «пленумы ЦК и ЦКК и представители 10-ти крупнейших парторганизаций… целиком одобряют политическую линию и практическую работу Политбюро, Оргбюро и Секретариата и считают ответ большинства членов Политбюро по существу правильным» [279]. Это положение — «полностью одобряют» — стало на протяжении последующих шестидесяти с лишним лет обязательной ритуальной формулой в резолюциях партийных съездов и пленумов ЦК.

В последующих двух пунктах указывалось, что «нападение тов. Троцкого, направленное на Политбюро, объективно приняло характер фракционного выступления, грозящего нанести удар единству партии и создающего кризис партии», а «Заявление 46-ти» расценивалось как «шаг фракционно-раскольничьей политики», грозящей «поставить всю жизнь партии на ближайшие месяцы под знак внутрипартийной борьбы» [280].

В IV пункте указывалось, что собрание считает своим «само собой разумеющимся долгом гарантировать в соответствии с партийным уставом право каждого члена партии критически разбирать как всю политику ЦК, так и его отдельные решения» [281]. (В последующих «партийных документах» о таком праве уже не упоминалось.) Однако вслед за этим провозглашалась обязательность борьбы «с фракционными группировками внутри партии и их дезорганизаторскими выступлениями» и выражалась «уверенность, что ЦКК примет все необходимые в интересах единства партии меры для того, чтобы начавшаяся внутрипартийная борьба не выходила в дальнейшем за пределы допустимого внутри партии в настоящий боевой момент товарищеского обсуждения» [282]. Таким образом, постановление оставляло открытым вопрос о том, где проходит грань между критическим разбором политики ЦК и допустимым обсуждением спорных вопросов, с одной стороны, и дезорганизаторскими выступлениями фракционных группировок, с другой.

В последующих пунктах объявлялось долгом всех активных работников партии оказывать Центральному Комитету «полное доверие и неколебимую поддержку». Специальный пункт постановления был посвящен Троцкому, которому «настоятельно» предлагалось «принять в дальнейшем более близкое и непосредственное участие в практической работе всех центральных партийных и советских учреждений, членом которых он состоит» [283]. Эти предложения были предельно лицемерны, ибо внутри Политбюро и ЦК уже сформировались «другое Политбюро» и «другой ЦК», главной задачей которых была изоляция Троцкого.

Наконец, в последнем пункте одобрялся отказ Политбюро вынести спорные вопросы на общепартийную дискуссию. В развитие этой линии пленум брал на себя «ответственность остановить начавшуюся фракционную дискуссию», и подчёркивал свою уверенность в том, что данным решением он выражает «мнение всей партии» [284].

О том, с помощью каких приёмов было принято это решение, клеймившее меньшинство при сокрытии его программных документов, свидетельствует написанное 31 октября письмо Крупской Зиновьеву. Хотя Крупская считала себя сторонницей триумвирата, а не Троцкого, она крайне негативно оценивала беспринципно-интриганское поведение триумвиров и их сторонников в ходе работы пленума. «Во всём этом безобразии — Вы согласитесь, что весь инцидент сплошное безобразие,— писала Крупская,— приходится винить далеко не одного Троцкого. За всё происшедшее приходится винить и нашу группу: Вас, Сталина, и Каменева. Вы могли, конечно, но не захотели предотвратить это безобразие. Если бы Вы не могли этого сделать, это бы доказывало полное бессилие нашей группы, полную её беспомощность. Нет, дело не в невозможности, а в нежелании. Наши сами взяли неверный, недопустимый тон. Нельзя создавать атмосферу такой склоки и личных счетов… Вот почему все так боялись того, что вся эта склока будет вынесена в массы. От рабочих приходится скрывать весь инцидент» [285]. В то время сокрытие политических разногласий в партии от рядовых коммунистов-рабочих считалось таким же грубым нарушением норм партийной жизни и коммунистической политической морали, как создание атмосферы склоки и сведение личных счетов.