Былина о Микуле Буяновиче

— А у… Сила у меня была какая, а!.. Когда в Казани я на Волге грузчиком работал — на плечах на этих фортепьяну выносил один. Дак доски-сходни ломались поло мной. А однова поспорили с товарищем: кто больше груза унесет? Поднял он два пятипудовика муки и говорит — клади еще. Ну, положили ему третий: значит, пятнадцать пудов. И брат ты мой, как шагнул — нога у него: хрусть! Сломалась. А я несу и ноги двигаю таким манером, штобы ни Боже мой — штобы на одну не стать. А надо так идти, будто обеими идешь сразу. Ну и нас таких там только два осталось, — и он припомнил с радостью, — Снесешь, понимаешь, тюк — целковый заробишь, полбутылки опрокинешь через горлышко, ну, пирога возьмешь — закусишь и на песке лежишь, пока опять наймут. Дак мы опосля уже мелочь не носили. А вот лежим на песке, спим, а на подошве мелом пишем: рубль… Значит, дешевле не буди нас, а разбудишь, значит, по рублю плати. Потому наш уговор на подошвах. Лень было разговаривать…Бывало надоест в Казани, сядешь на плоты да в Астрахань! А там наскучает — поднимешься да куда-нибудь на Каму! Я все по рекам любил работать. Никто даже и пачпорта не спросит. Вот жисть была, а?.. Вот была воля!

Он умолк и горько всхлипнул.

А рыжий продолжал свое:

— И вот, братец, в Соловках! Когда уж я там послушником был, приехала одна купчиха. Ну, краля, понимаешь, прямо нарисованная. А я там уж был заместо причетника. И вот, понимаешь, случилось же эдакое!.. Черт тут, как ли, сам не знаю. Ну, просто, брат ты мой, не мог стерпеть. Провожал ее по лесу к старцу одному. И… Понимаешь…

Он прошептал что-то с испугом в глазах. Потом, всхлипывая, махнул рукой и умолк.

Между тем, Васька Слесарь страстно уговаривал Матвея:

— Не квели бабу! Понял ты? И неча теперь ее обнадеживать, раз абакат сам тебе сказал, что, значит, срок пропущен. А только, стало быть, одна надежда: будут оне себя хорошо содержать — ну, три года от силы подержут, а там на поселение. А может не то какой манифест. А вы же люди еще молодые…

— Ну, ни кого же я не убил? — горько и сильно говорил Матвей, — И даже, и намерения не было убить. Только зря болтал. И сам теперь не знаю: может, взаправду камедь играл. За што же девять лет мне каторги?..

— А мне за што шесть лет? — подскочил Митька. — Ведь я-то уж, можно сказать, от сердца дурака валял, ей Богу! Ведь я же думал, што мы маскируемся, балуем. Ну, Василию, понятно, по второму разу. Будто, што веры ему нет. Дескать — деньгодел. А я?

— А бабе моей за што пять лет дадено? — горячо и, будто утешая, шептал Васька. — Ну-ка!.. Она же всех остерегала. Останавливала от игры этой дурацкой…

Бочкарь взволнованно схватил себя за грудь.

— Ну, Анисью же потопил я как последний сукин сын!.. Я же их, судей, от сердца на суде просил: меня пусть одного засудят хоть на пятнадцать, хоть бессрочно, только бы ее ослобонили. А ты вчера всю вину на нее свалил. Дескать — она всему виной. Богатой, дескать, быть захотела…

— Ну, погорячился, — оправдывался Васька. — Понятно, мне мою бабу тоже жалко. А твою топил на суде сам пристав, за обиду, што его от должности отставили.

— Нет, а ты вчера словами эдакими: дескать, потаскуха, всех запутала…

Васька уже не мог сдержать злобы и зашипел:

— А што неправда, што, конечно, она нас всех запутала! Ей, видишь ли, надо было столбовой дворянкой быть…

— Ну, и опять же ты зачинаешь! — крикнул Митька Ваське. — Вот доскандалитесь — баб ваших угонят в другую партию.

Васька неистовым шепотом продолжал:

— Ну и пускай угонят! А только што я за правду голову отдам на отсечение…

— Какая правда? — заорал Бочкарь, — Где правда твоя, ну?

Васька заерзал от злости и от страха.

— А твоя какая правда? Кто погнал нас на Вавилину заимку? Кто начал разыгрывать начальство, а?.. А кого Вавилина сноха сблазнила, как утенка, а? приехал на заимку дело делать, а увидал бабу-перекрасу — угорел. А когда суд пришел — ты всем нам приказал показывать: дескать, знать мы ничего не знаем! Дескать были выпимши, машкировались. Где же она правда, а? Вавила с бабой всех разбойников перевязал. Срамота, ведь!

Бочкарь сжал кулаки и загремел цепями, но Митька схватил за шиворот Ваську и отшвырнул его в сторону.

— Иди ты отсюда к чертовой матери! Хы-ы!

Взводный заметил шипение и возню.

— Эй, вы! Опять!

— Нет, нет, восподин взводный! — через силу ухмыляясь, егозил Васька. — Мы это в шутку… Мы это так… Играючись, барахтаемся…

— Ой, доиграетесь вы у меня! — погрозил взводный и подозрительно взглянул на подходивших Яшу и просвирню.

Оба в белых кухонных халатах, позванивая кандалами, под конвоем одного солдата они несли на палке ведро с дымящимся кипятком.

— Кипятку, кипятку, братики! — ласково и грустно говорила Августа Петровна. — Кипяточку-то берите, поскорее, пока не остыл…

— Здорово, Митя! — ухмыльнулся Яша Калюшкину. — Как Господь милует?

— А што, Яшенька! Весело откликнулся Митька. — Неволя-то тебя, знать, на просвирне поженила?

— А ты, болтай, болтун! — нахмурилась Петровна, — В аду и то все будешь ощеряться… Ну-ка, бери, иди кипятку-то.