Былинки

Недалеко до Судного дня.
Не бывает страшнее урока.
Самых лучших уносит Чечня,
Самый цвет обрывает до срока.

Не могу я смотреть на экран,

Где хоронят своих офицеры,
Где героев берут на аркан
Человеческих прав изуверы.

Боль такая в моем кулаке!

О Россия… Уже угрожая,
Даже псы на чужом языке
Стали гавкать, что ты им чужая.

Николай Рачков, СПб.

И еще мысль посетила меня. После Отечественной войны инвалидов и страшно изуродованных было на улицах неизмеримо больше, пока Сталин не убрал их с глаз долой на Валаам или еще куда. Конечно, побирались, пьянствовали, но в основном сбивались в инвалидские артели – чинили, латали, штопали – и на честный хлебушек хватало.

Кому в укор был человек —
Без ног, в заштопанной шинели?
Однажды взяли всех калек
И разом их куда-то дели.

Солдат, обрубленный войной,

Кому жалеть? Ну что за дурость.
Страна моя, какой виной
Ты в одночасье захлебнулась?

Их всех, за честь родной земли

Под бомбы вставших и под пули,
Не отмолили. Не смогли.
И рухнул мир не потому ли?

Николай Рачков, СПб.

Наверное, есть силы и у этих ребят, если целый день могут простоять на одной ноге с костылем, да еще песни петь. Поэтому так мало попадается их в Питере – большинству претит униженно клянчить с плакатом «Помогите инвалидам Чеченской войны». Слепые от рождения или от болезни, сам видел, – и те работают, собирают комнатные выключатели, – плохие, правда. А вы… вы же солдаты! Надо держаться…

Париж французы не сожгли,
Когда вошли в него казаки.
Иной закон иной земли
И небом посланные знаки.

А мы? Рвануть рубаху с плеч.

Последний рупь – на танк и пушку.
На амбразуру грудью лечь
За выжженную деревушку.

Константин Ваншенкин † 2003

* * *

А в Пюхтицком Свято-Успенском монастыре подошла ко мне незнакомая инокиня и подарила носочек Виленского святого мученика Антония – в благодарность за искренность в «Записках редактора». Не скрою, приятно, хотя, если разобраться, искренность есть Божий дар и ничего твоего; а все равно радостно, что читают: не так легко открывать людям свои, пусть прошлые, но худые дела и мысли. Наверное, многие считают меня плохим христианином (что, в общем-то, верно) еще и потому, что мое тайное становится явным по воле Божией и моей, но подвигает к этому Сам Господь, а ты лишь преодолеваешь мешающую стыдливость и подбираешь слова… «Совесть, – по выражению А.И. Ильина, – есть первый и глубочайший источник чувства ответственности, совесть есть основной акт внутреннего самоосвобождения». Если серьезно заинтересуетесь этим вопросом, прочитайте главу четвертую «О совести» книги И. А. Ильина «Путь духовного обновления», т. I., 1996.

Еще в Пюхтице исповедовался пожилому протоиерею о. Димитрию. И так легко стало рядом с ним, что все перемешалось в моей исповеди – и грехи, и невзгоды, и болезни, и недоумения. Все выслушал батюшка терпеливо. А выслушав и наложив епитрахиль на грешную голову, только и сказал: «Какой ты простой!» Слезы брызнули из глаз и я упал перед исповедником на колени. А батюшка, отпустив грехи, поцеловал в лоб и добавил: «Газету не бросай, во всем уповай на Бога, парень!» Редко так случается: исповедь, как выдох – и священник, готовый взять твой груз на себя… «Содеянный грех почти тотчас гонит кающегося к Богу, как только он примет в чувство зловоние, тяготу и неистовство греха. Человека же, не хотящего покаяться, грех удерживает при себе и вяжет его неразрешимыми узами, делая сильнейшими и лютейшими его пагубные пожелания» (Св. Иоанн Карпатский).