Былинки

Во мгле настороженной русской,
Где праздный шатается люд,
По тропке заснеженной, узкой,
Монахини тихо идут.

Идут и, как будто, теплеют

Лучи безымянной звезды,
А там, где деревья темнеют, —
Там Матери Божьей следы.

Свершается, Ею хранимый,

Сестер монастырских обход,
По кроткой молитве за ними
До утра преграда встает.

И злобствует адова сила

За этой незримой стеной,
И мечется рой чернокрылый,
И мерзкий сгущается вой,

И камням становится жутко,

И в сердце проносится крик,
И, кажется, колокол чуткий
Уже напрягает язык…

Но спи, растревоженный житель,

Монахини входят во храм, —
Стоит нерушимо обитель,
К святым прилепившись мощам.

О. Анатолий Трохин, СПб.

* * *

В конце июля срубили на даче старую березу. И еще много дней сочился из ее пня-обрубка зеленовато-прозрачный душистый сок. Попробовал на вкус – соленый…

Березы плачут от людей лихих,
О людях добрых думая, наверно.
Но тень берез и для сажавших их,
И для того, кто им же режет вены.

Иеромонах Роман (Матюшин)

* * *

Финны да эстонцы по несколько раз в день заходят в сауну погреться. Не в привычку это русскому человеку. Баня – праздник после трудовой недели, баня – лечебница при любых болезнях. У русского все в свою меру – и работа, и отдых, и веселье. А что для русского хорошо, для немца – смерть! Гуляй, гуляй, веничек, по распаренному телу, пока хозяин с криком не взмолится: «Будет!» – и выльет на дымящиеся от жара волосы ушат ледяной воды. А попив кваску, повторит процедуру до полного изнеможения. Потом, когда уж сердцу невмочь, вываливаются из присевшей в землю от времени баньки враз помолодевшие мужики с приставшими к спине листочками березки. С легким паром!

А вот она и баня,
Стоит у самой речки.
Попаришься немного,
Глядишь, и сразу легче.

Он взял тяжелый ковшик,

Плеснул воды на камень
И ощутил блаженство
Спиной, плечом, боками,

Коленкою и локтем,

Ноздрей и русым чубом.
Нет, не напрасно предки
Считали баню чудом.

Ах, баня! Храм здоровья,

Телесная услада.
Для этого леченья
Лекарствия не надо!

Виктор Боков

Пусть мне сегодня приснится мама», – прошу свою путешествующую по ночам душу.

Но мама не снится ни в первую, ни во вторую, ни в третью ночь. Выходит, Господь не исполнил моей просьбы? – думаю с огорчением. Но все эти дни и перед сном я неустанно думал о маме, и разговаривал с ней, и сожалел о прошедшем, и молился о упокоении ее души. Я просил о встрече во сне, а получается, случилась она в яви…

Уйду. Бывает, свет забуду.
Вернусь – в окне сияет весть
Златая… Верю Божью чуду,
Что мама дома, мама есть!
Надеждой странною ведома,
Скорее к маме – дом не пуст…
Теперь в раю она, как дома.
Не зря все дни о ней молюсь.

Ирэна Сергеева, СПб.

* * *

Тестя похоронили на Северном кладбище, где сотни тысяч людей нашли свое последнее пристанище. И близкие с любовью обихаживают их скромные могилы. И мы с женой бываем на кладбище, пытаемся вырастить цветы на выжженной от солнца земле.

Но, признаюсь, я не люблю приезжать сюда: неподалеку расположены совхозные свинофермы, и ветер, дующий оттуда, разносит по всему кладбищу сильнейший «аромат» нечистот. Додуматься до подобного могли только те, кто ни во что не ставит ни жизнь человеческую, ни память людскую. Испокон века на Руси для погоста миром выбирали лучшие места, на возвышении, с песчаной почвой и лесом. На кладбище имели обыкновение приходить почаще – подумать о вечном, стряхнуть земное, поклониться предкам. А уж о коровниках поблизости и говорить стыдно: хоронили христиан по-христиански: кладбище почиталось святым местом. И весь сказ.