Былины

Из того из города из Крякова,
Из того села ли из Березова,
Из того подворья богатырского
Охоч ездить молодец был за охотою
Во славное раздольце чисто поле,
Охоч-то был стрелять гусей, лебедей,
Малых перелетных серых утушек.
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
Он проездил день с утра до вечера
По славному по раздольицу чисту полю,
Не наехал ни гуся, ни лебедя,
Ни малого перелетного утеныша.
Еще ездил другой день с утра до па́бедья.
Подъехал он ко синему ко морюшку
И насмотрел-то он на синем море,
На той на тихоей за́береге,
На зеленоем на за́тресье
Плавают две белые лебедушки, колыблются.
Становил-то он коня богатырского,
От правого от стремечка булатного
Свой тугой лук разрывчатый отстегивал,
То он стрелочки каленые накладывал,
Тетивочки шелковеньки натягивал,
Хотит подстрелить двух белыих лебедушек.
Эти белые лебедушки
Проязычили языком человеческим:
«Ты удаленький дородный добрый молодец,
Славный богатырь святорусскиий!
Хоть ты подстрелишь двух белыих лебедушек,
Не укрятаешь плеча ты могучего
И не утешишь сердца богатырского.
Не две белые мы есть-то не лебеди,
Есть-то мы две девушки две красныих,
Две прекрасныих Настасьи Митриевичны,
Со тоя мы со славной с Золотой Орды,
Летаем мы от пана поганого по три году,[73]
Улетели мы за синее морюшко.
Поезжай-ко ты раздольицем чистым полем
Ко славному ко городу ко Киеву;
И подъезжай к сыру дубу крякновисту,
Насмотри-ко ты птицу во сыром дубу:
Сидит-то птица черный ворон во сыром дубе,
Перьице у ворона черным-черно,
Крыльице у ворона белым-бело,
Перьица распущены до матушки сырой земли.
Эдакой птицы на свете не видано,
На белоем не слыхано».
Стоит богатырь, пораздумался:
«Хоть я подстрелю двух белыих лебедушек,
Так не укрятаю плеча могучего
И не утешу сердца богатырского».
Снимает эти стрелочки каленые,
Отпущает он тетивочки шелковеньки,
Свой тугой лук разрывчатый пристегивал
Ко правому ко стремену к булатному,
Берет в руки он плеточку шелковеньку,
Бьет-то он коня да по тучным бедрам,
То он ехал по раздольицу чисту полю
Ко славному ко городу ко Киеву.

И подъехал ко сыру дубу крякновисту,

И увидел он птицу черна ворона:
Сидит-то птица черный ворон во сыром дубе,
Перьице у ворона черным-черно,
Крыльице у ворона белым-бело,
Перьице распущено до матушки сырой земли.
Эдакой птицы на свете не видывал,
На белоем не слыхивал.
Становил он коня богатырского,
Свой тугой лук разрывчатый отстегивал
От праваго от стремечка булатного,
Налагает он стрелочку каленую,
Натянул тетивочку шелковеньку,
И говорил-то он таковы слова:
«Я подстрелю эту птицу черна ворона,
Расточу его я кровь-то по сыру дубу,
Тушицу его спущу я на сыру землю,
Перьице распущу я по чисту полю,
По славному раздольицу широкому».
Проязычит птица языком человеческим:
«Ты удаленький дородный добрый молодец,
Славный богатырь святорусскиий!
Ты слыхал ли поговорье на Святой Руси:
В келье старца убить то есть не спасение,
Черна ворона подстрелить то не корысть получить? —
Хоть ты подстрелишь птицу черна ворона
И расточишь мою кровь-то по сыру дубу,
Тушу мою спустишь на сыру землю
И перьице распустишь по славной по долинушке,
По раздольицу широкому чисту полю, —
Не укрятаешь плеча ты могучего,
Не утешишь сердца богатырского.
Поезжай-ка раздольицем чистым полем
Ко славному ко городу ко Киеву,
Ко ласковому князю ко Владимиру.
У ласкова князя у Владимира
Хорош честен пир-пированьице;
Над собой он, князь, невзгодушки не ведает:
Ездит поленичища в чистом поле
На добром коне на богатырскоем;
Она кличет-выкликает поединщика,
Супротив себя да супротивника.
Говорит-то поленица таковы слова:
«Ежели Владимир стольнокиевский
Не пошлет ко мне он поединщика,
Супротив меня да супротивника,
Самого Владимира под меч склоню,
Под меч склоню, голову срублю,
Черных мужичков-то всех повырублю,
Божьи церкви я все на дым спущу».
Стоит молодец, он пораздумался:
«Слыхал я поговорье на Святой Руси:
В келье старца убить то есть не спасение,
Черна ворона подстрелить то не корысть получить.
Хоть подстрелю я птицу черна ворона,
И расточу его я кровь-то по сыру дубу,
Тушицу его спущу я на сыру землю,
Перьице-то распущу я по чисту полю,
По славному раздольицу широкому,
То не укрятаю плеча я могучего
И не утешу сердца богатырского».

Снимает он стрелочку каленую

И отпустил тетивочку шелковую,
Свой тугой лук разрывчатый пристегивал
Ко правому ко стремечку булатному
И поехал по раздольицу чисту полю.
Поехал молодец, сам пораздумался:
«Прямоезжею дорогою поехать в стольный Киев-град,
То не честь мне хвала от богатырей
И не выслуга от князя от Владимира.
Если бы поехать во раздольице чисто поле,
Поотведать мне силы у татарина,
То побьет меня татарин во чистом поле,
Не бывать-то молодцу на Святой Руси,
Не видать мне молодцу свету белого».

Спустил добра коня раздольицем чистым полем,

И он наехал поленичищу в чистом поле.
Они съехались да поздоровкались,
Становили добрых коней богатырскиих,
Они сделали сговор да промежду собой,
Что разъехаться с раздольица чиста поля
На своих на добрых конях богатырскиих,
Приударить надо в палицы булатные.
Разъехались они с раздольица чиста поля
На своих на добрых конях богатырскиих,
Приударили во палицы булатные,
Они друг друга били нежалухою,
Нежалухою-то били по белым грудям,
Со всей били со силы богатырския;
Под ними доспехи были крепкие:
У них палицы в руках-то погибалися,
По маковкам отломилися,
Они друг друга не сшибли со добрых коней,
Они друг друга не били и не ранили,
Ни которого местечка не кровавили.
Становили добрых коней богатырскиих,
Они сделали сговор да промежду собой,
Что разъехаться с раздольица чиста поля
На своих на добрых конях богатырскиих,
Приударить надо в копья мурзамецкие.
Разъехались они с раздольица чиста поля
На своих на добрых конях богатырскиих,
Приударили во копья мурзамецкие;
Они друг друга били нежалухою,
Нежалухою-то били по белым грудям
И со всея били силы богатырския;
Под ними доспехи были крепкие:
У них копья в руках-то погибалися,
По маковкам копья отломилися,
Они друг друга не сшибли со добрых коней,
Они друг друга не били и не ранили,
Ни которого местечка не кровавили.
Становили добрых коней богатырскиих,
Выходили добры молодцы с добрых коней:
Надо биться боем-рукопашкою,
Поотведать друг у друга силушки великия.
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
Он весьма обучен был бороться об одной ручке;
Он подходит к поленице ко удалыя,
То он схватит поленицу на косу́ бедру,
Здынул он поленицу выше головы,
Спустил он поленицу на сыру землю,
Ступил он поленице на белы груди,
Берет свое кинжалище булатное,
Заносил он ручку правую выше головы,
Спустить хотит он ниже пояса.
Ручка правая в плече застоялася,
Во ясных очушках свет помущается,
То он стал у поленицы выспрашивать:
«Скажи-ко, поленица, проведай-ка:
Ты с коей земли, да ты с коей литвы?
Как тебя, поленицу, именем зовут,
Звеличают удалую по отечеству?»
Говорила поленица таковы слова:
«Ах ты старая базыга, новодревняя!
Тебе просто надо мною насмехатися,
Как стоишь ты над моею грудью белою,
Во руках держишь кинжалище булатное;
Есть бы был я на твоей белой груди,
Пластал бы я твои груди белые,
Доставал бы твое сердце со печенью
И не спросил бы ни батюшка, ни матушки,
Ни твоего роду и ни племени».
Берет свое кинжалигце булатное,
Заносил он ручку правую выше головы
И спустить ее хочет ниже пояса.
Ручка правая в плече застоялася,
В ясных очушках свет помущается,
Стал у поленицы выспрашивать:
«Скажи-ко, поленица, проведай-ка:
Ты с коей земли, да ты с коей литвы?
Как тебя, поленицу, именем зовут,
Удалую звеличают по отечеству?»
Говорила поленица таковы слова:
«Ах ты старая базыга, новодревняя!
Тебе просто надо мною насмехатися,
Как стоишь ты над моею грудью белою,
Во руках держишь кинжалище булатное!
Есть бы был я на твоей белой груди,
Пластал бы я твои груди белые,
Доставал бы твое сердце со печенью
И не спросил бы ни батюшка, ни матушки,
Ни твоего роду и ни племени».
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
Берет свое кинжалище булатное,
Заносил он ручку правую выше головы
И спустить ее хочет ниже пояса.
Ручка правая в плече застоялася,
В ясных очушках свет помущается,
Стал у поленицы выспрашивать:
«Скажи-ко, поленица, проведай-ка:
Ты с коей земли да ты с коей литвы?
Как тебя, поленицу, именем зовут,
Удалую величают по отечеству?
Говорила поленица и заплакала:
«Ты удаленький дородный добрый молодец,
Славный богатырь святорусскиий!
Когда ты у меня стал выспрашивати,
Я стану тебе про то высказывати.
Есть я со тоя со темной Литвы
От тех татаровей поганыих
Увезен был маленьким ребеночком[74]
И того из города из Крякова,
И того села да из Березова,
Со тоя со улицы с Рогатицы,
Со того подворья богатырского,
Молодой Лука Петрович, королевский сын.
Увезли меня татаровья поганые
Маленьким ребеночком во эту во темну Орду,
И возрос я там до полного до возраста,
И имею в плечах силушку великую.
Избирал себе коня я богатырского
И поехал я на матушку Святую Русь
Поискать себе-то роду-племени,
Поотведати себе-то отца-матери».

Молодой Петрой Петрович, королевский сын,

Он скорешенько соскочит со белых грудей,
Берет его за ручушки за белые,
За его за перстни за злаченые,
Становил его да на резвы ноги,
Целовал его во уста в сахарные,
Называл-то братцем родныим.
Они сели на добрых коней, поехали
По славному раздольицу чисту полю,
Ко славному ко городу ко Крякову,
Ко тому селу да ко Березову,
Ко той ко улице Рогатице
И к тому подворью богатырскому.

Молодой Петрой Петрович, королевский сын,

Приехал он на свой на ши́рок двор,
И он скорешенько соскочит со добра коня
И бежит в свою палату белокаменну.
Молодой Лука Петрович, королевский сын,
Как он соскочит со добра коня,
Стал он по двору похаживать,
Стал добра коня поваживать.
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
Пришел в свою палату белокаменну
Ко своей к родителю ко матушке,
Сам-от говорит да таковы слова:
«Свет ты, государыня родная матушка,
Честная вдова Настасья Васильевна!
Был-то я в раздольице чистом поле,
Наехал в чистом поле татарина,
Кормил-то его ествушкой саха́рною,
Поил его питьицем медвяныим».
Говорит ему родная матушка,
Честная вдова Настасья Васильевна,
Сама слезно заплакала:
«Свет ты, мое чадо милое,
Молодой Петрой Петрович, королевский сын!
Как был ты во раздольице чистом поле,
Да наехал во чистом поле татарина,
Ты б не ествушкой кормил его саха́рною
И не питьецем поил его медвяныим:
Бил бы его палицей булатною,
Да колол бы его копьем вострыим.
Эти татаровья поганые
Увезли братца у тя родного маленьким ребеночком,
Молода Луку Петровича».
Говорил Петрой Петрович таковы слова:
«Свет ты, моя родная матушка!
Не татарина наехал я в чистом поле,
А наехал братца себе ро́дного,
Молода Луку Петровича».

Молодой Лука Петрович, королевский сын,

Он по двору похаживает,
Добра коня поваживает
И нейдет в палаты белокаменны.
Тут честна вдова Настасья Васильевна
Скорешенько бежала на ши́рок двор,
Брала его за ручушки за белые,
За его за перстни за злаченые,
Целовала во уста его саха́рные,
Называла она сыном себе ро́дныим
И вела в палаты белокаменны;
Кормила-то их ествушкой саха́рною,
Поила-то питьицем медвяныим.

Тут они стали жить да быть,

Долго здравствовать.