Былины

Во той земле, в хороброй Литве,
У Цимбала, короля Литовского,
Как было столованье, почестен пир
На своих-то на пановей,
На пановей, на улановей.
Собиралися-съезжалися на почестен пир
Все его князья-боярины,
Все дьяки его думные,
Все Панове и уланове
И вся поленица удалая.
Все на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Похвальбами все похвалялися.
Король по палатушке похаживает,
Увидел двух своих Витников-совитников,
Двух любезных королевских племянничков,
Увидел за столами за дубовыми:
Не пьют они, не кушают,
Белой лебеди не рушают;
Повешаны буйны головы
Ниже плеч своих могучиих,
Притуплены очи ясные во кирпичен пол.
Говорил король таковы слова:
«Ай же вы, два Витника-совитника,
Королевскиих два племянника!
Что же вы не пьете, не кушаете,
Белой лебеди не рушаете,
Повесили буйные головы
Ниже плеч своих могучиих,
Притупили очи ясные во кирпичен пол?
Какую же вы невзгодушку сведали,
Что же нехорошее призаслышали?
Али вас мужик-деревенщина,
Либо вас голь кабацкая,
Либо мурза татарин поганыий
Обнес вас словами неразумными?
Али ествушки мои не по́ нраву,
Напиточки мои не по обычаю?»
Говорят они таковы слова:
«Ай же ты, родный наш дядюшка,
Цимбал король земли Литовския!
Никакой мужик деревенщина-заселыпина,
Голь кабацкая, мурза татарин поганыий
Не обнес нас словами неразумными.
И все твои ествушки нам по нраву,
Все напиточки по обычаю.
Только не можем боле терпеть славы великия
Про Московского князя Романа Дмитриевича.
Давай-ка нам прощеньице-благословеньице,
Давай-ка нам силы-войска сорок тысячей,
Силу-войско латников-кольчужников,
Силу-войско на добрых конях».
Говорит король таковы слова:
«Не дам прощеньица-благословеньица
И не дам силы-войска сорок тысячей.
У меня была пора — сила великая
Не у вас, удалых добрых молодцев,
И тут я не смел ехать на Святую Русь.
Сколько я на Русь силу важивал,
Со Святой Руси силы не вываживал,
А несчастный все выезживал.
А лучше дам вам силы-войска сорок тысячей,
Поезжайте вы во землю во Ливонскую:
Та земля пребогатеюща,
Много есть злата и серебра,
Много есть бессчетной золотой казны,
Силы-войска-рати маломощица».
Давал им дядюшка Цимбал-король
Силы-войска сорок тысячей,
Силы-войска латников-кольчужников,
Силы-войска на добрых конях,
Отпускал их в землю во Ливонскую.

Во той земле во Ливонской

Тыи города они огнем сожгли:
Оттуда погнали добрых коней стадми-стадом,
Добрых молодцев рядми-рядом,
А красных девушек, молодых молодушек
Повели оттуль толпицами;
Несчетной золотой казны
Насыпали телеги ордынские,
Красна золота, чиста серебра, скатна жемчуга.
Как выехали они на далече-далече чисто поле,
Говорили два брата, два Витника-совитника,
Меньший говорил большему:
«Ай же ты, мой братец родимыий!
Поедем, братец, на Святую Русь,
Под матушку каменну Москву
Ко князю Роману Дмитриевичу».

Поехали два добрыих молодца

На матушку на Святую Русь
Со ратью-силой великою.
Как подъехали под матушку каменну Москву,
Пожгли четыре села что ни лучшиих:
Первое село Славское,
Другое село Переславское,
Третье село Карачаево,
А четверто село что ни лучшее — Косоулицы;
А не смели заехать во матушку каменну Москву.
А у князя Романа Дмитриевича
Убили зятя любезного,
Увезли сестрицу любимую,
Молоду Настасью Дмитриевичну
Со любимым племянничком, ребеночком трехмесячным.

Как приезжали они ко рубежу Московскому,

Раздернули они шатры белополотняны,
Спустили добрых коней
Во московские во травки во шелковые,
Во московские пшеницы белояровы,
И стоят-дожидают осени богатыя,
Богатыя осени хлебородныя,
Когда будет баран тучен, овес ядрен,
Когда повырастут пшеницы белояровы:
Тогда еще грозят заехати
Во матушку во славну каменну Москву.
И сами говорят промежду собой:
«Не смел князь Роман Дмитриевич
Показаться к нам на светлы очи».

Во славный во матушке каменной Москве

У князя Романа Дмитриевича
Был собран столованье — почестен пир
На всех на князей, на бояр
И на русских могучиих богатырей.
Как пьют-едят они, проклаждаются,
Над собой невзгоды не начаются.
А летит птица-ворон мимо подо́конья,
Грает ворон во всю голову
И садится супротив князя Романа Дмитриевича
На тую на яблонь на кудрявую:
«Ай же ты, князь Роман Дмитриевич!
Ешь-пьешь ты, проклаждаешься,
Над собой невзгоды не начаешься:
Наехала литва поганая
От Цимбала, короля Литовского,
Два Витника да совитника,
Два любезных королевскиих племянника.
Пожгли твои четыре села что ни лучшиих:
Первое село Славское,
А другое село Переславское,
Третье село Карачаево,
А четверто село что ни лучшее — Косоулицы.
И убили твоего зятя любимого,
Увезли в полон сестрицу любимую
Со любимым племянничком,
Ребеночком трехмесячным.
И поехали они ко рубежу Московскому,
Раздернули шатры белополотняны,
Спустили добрых коней
Во московские во травки во шелковые,
Во московские пшеницы белояровы.
А сами похваляются промежду собой:
«Что не смел князь Роман Дмитриевич
Показаться нам на ясны очи».
И стоит тут эта сила великая,
Дожидают осени богатыя,
Богатыя осени хлебородныя,
Когда будет баран тучен, овес ядрен,
Повырастут пшеницы белояровы:
Тогда еще грозят заехати
Во матушку во славну каменну Москву».
Тут Московский князь Роман Дмитриевич
Вставал на резвы ноги,
Сам-от говорил таковы слова:
«Ай же, моя сила-войско любезное,
И князи-бояре, дьяки думные!
Получил я весточку нерадостну:
От Цимбала, короля Литовского,
Наехала литва поганая,
Два Витника два совитника,
Два любезных королевскиих племянника.
Пожгли четыре села что ни лучшиих,
Убили моего зятя любимого
И увезли в полон сестрицу любимую
Со любимым племянничком, ребеночком трехмесячным,
И поехали они ко рубежу Московскому,
Сами похваляются промежду собой:
«Что не смел князь Роман Дмитриевич
Показаться к нам на ясны очи».
И стоит там эта сила великая,
Раздернуты шатры белополотняны,
Спущены кони добрые
Во московские во травки во шелковые,
Во московские пшеницы белояровы;
Дожидают осени богатыя,
Богатыя осени хлебородныя,
Когда будет баран тучен, овес ядрен,
Повырастут пшеницы белояровы:
Тогда еще грозят заехати
В матушку во славну каменну Москву».
Говорит князь Роман Дмитриевич:
«Ах ты, молодость моя молодецкая!
Как был-то я мастер в молоду́ пору
По темным лесам летать черным вороном,
По чисту полю скакать серы́м волком,
По крутым горам тонкиим белым горно́сталем,
По синим морям плавать серою утушкою.
Ах ты, старость моя глубокая,
Да не в пору молодца старость состарила!
У меня ль головка состарела,
Сердце молодецкое соржавело,
Русы кудри поседатели.
Ай же, сила моя, войско сорок тысячей!
Седлайте-уздайте добрых коней
Туго-на́туго и крепко-на́крепко,
Поедем мы в след сугоною
За этою щенятью белогубою,
Чтобы не хвастали матушкой каменной Москвой!»
Седлали-уздали добрых коней
Туго-на́туго и крепко-на́крепко,
Поехали к рубежу ко Московскому.

Как доехали до той реки до Бере́зины,

Становился князь Роман Дмитриевич
У той реки у Березины,
Припутал силушку пить во реку во Березину.
Начала силушка пить во реке во Березине:
Которая сила пила нападкою,
Говорил князь Роман Дмитриевич:
«Той силе на бою мертвой быть».
Отпущал назад тую силушку;
Котора сила пила шеломами да черепушками,
Тую силу с собой брал.
Как выехал на далече-далече чисто поле,
Становил он силушку на чистом поле,
Сам своей силушке наказывал:
«Ай же, силушка моя великая!
Кормите-ко добрых коней,
Кормите не травкою не шелковою,
Кормите-ко пшеницей белояровой,
Кормите коней, а сами слушайте:
В кой стороне я заграю черным вороном,
На первый након седлайте-уздайте добрых коней;
А заграю второй након черным вороном,
Вы садитесь на добрых коней;
А третий раз заграю черным вороном,
Так поезжайте скоро-на́скоро,
Заставайте меня в живностях».

Как сам обернулся черным вороном,

Полетел он по чисту полю,
Прилетал к рубежу ко Московскому:
Стоит там литва поганая,
Раздернуты шатры белополотняны,
Спущены добры кони
Во московские во травки во шелковые,
Во московские пшеницы белояровы.
Обернулся он серым волком,
Добрых коней по чисту полю поро́згонял,
У иных горлышко повы́рывал,
А иных вогнал во реку во Бере́зину;
Обернулся тонким белыим горно́сталем,
Заскакивал в шатры белополо́тняны;
Там у них луки поразметаны,
Сабельки, оружья пораскиданы,
Сила спит крепко, не пробудится.
У тугих луков тетивочки повыкусал,
У сабелек острийца повыщепал,
У оружьицев кремешки повывертел.
Тут-то племянничек трехмесячный
Испровещился языком человеческим:
«Ай же ты, моя родная матушка,
Молода Настасья Дмитриевична!
Твой братец любимый, мой дядюшка,
Поскакивает по шатрику тонким белыим горносталем,
Выручает нас со полону, со неволюшки».

Как тут-то сила пробуждалася,

Пробуждалася она, перепалася,
Как вешняя вода всколыбалася;
Стала има́ть горносталя во шатриках,
Соболиными шубками призакидывать.
Он по шубкам, по рукавчикам выскакивал,
На улушке обернулся черным вороном,
Вылетел во сырой дуб,
Сам заграял во всю голову, —
Как сила его услышала,
Начала седлать-уздать добрых коней.
Говорят два Витника, два совитника:
«Не грай, не грай, Московский князь, черным вороном:
Натянем мы тугие луки,
Кладем востры калены стрелы,
Застрелим тебя, черна ворона,
И спустим твою тушу на сыру землю,
И распустим твое перье по чисту полю,
И прольем твою кровь по сыру дубу,
Предадим тебя смерти скорыя».
Заграял он во второй након, —
Начала сила садиться на добрых коней,
Садиться на добрых коней, приготовлятися.
Говорят два Витника, два совитника:
«Не грай, не грай, Московский князь, черным вороном:
Натянем мы туги луки,
Кладем востры клены стрелы,
Застрелим тебя, черна ворона,
И спустим твою тушу на сыру землю,
И распустим твое перье по чисту полю,
И прольем твою кровь по чисту полю,
Предадим тебя смерти скорыя».
Заграял он во третий након —
Услышала сила, наехала,
Начала сечь-рубить литву поганую.
Тут-то литва хватилась за оружьица:
У оружьицев все кремешки повыверчены;
Хватилась литва за сабельки:
У сабелек острийца повыщепаны;
Хватилась литва за копьица:
У копьицев конечики повыломаны;
Хватилась литва за туги луки:
У тугих луков тетивочки повыкусаны.
Той порой, тыим времечком,
Присекли-прирубили всю литву поганую,
Взяли большему брату выкопали очи ясные,
Меньшему-то брату по колен отсекли ноги резвые,
Садили безногого на безглазого,
Отпущали к Цимбалу, королю Литовскому,
Отпущали, сами наказывали:
«Скажите Цимбалу, королю Литовскому,
Что Московский князь Роман Дмитриевич
Старостью не стареет,
Голова его не седатеет,
Сердце его не ржавеет,
Слава ему век по веку не ми́нует».

Как приходят во землю во Литовскую,

Увидел их дядюшка Цимбал-король:
«Ах вы любезные два Витника, два совитника!
Говорил я вам, удалым молодцам:
Не ходите вы на Святую Русь
Ко князю Роману Дмитриевичу.
Знает он языки ворониные,
Знает языки все птичие.
У меня была пора — сила великая,
И терпел я славу век по веку:
А вы теперь получили бесчестье великое,
Великое бесчестье, навеки нерушимое!»
Говорят они таковы слова:
«Ай же ты, ро́дный наш дядюшка!
Не можем мы терпеть бесчестья великого:
Казни нас казнью своеручною,
Руби нам буйны головы,
Копай нас во матушку сыру землю».
Он как брал сабельку вострую,
Рубил им буйны головы,
Копал их во матушку сыру землю.

Теперь-то двум Витникам, двум совитникам

Славу поют.