Былины сего времени

– Ну что, будем отвар варить? – спросил Иван, окуривая стрелы дымом травы колюки. – Чтоб нечисть не трогала.

– Отвар этот я варить не умею, – мотнул головой Яромир. – Ты корень оторви и при себе держи, а вот стебли мы прибережем. Бабе-яге доставим, а она уж наварит. И трын-траву ей же отдадим.

– Ладно. А еще что-нибудь собирать будем?

– Да все полезное вроде собрали… – задумался Яромир. – Цвет папоротника нам без надобности, к Кащеевому сундуку он дороги не покажет… Так что все. Сегодня отдыхаем, завтра пойдем дуб искать.

– Ух, берегись, Кащеюшко! – воодушевленно погрозил кулаком Иван. – Недолго тебе осталось, до завтрева только!

– Ты шкуру-то медведя неубитого делить не спеши, – хмуро глянул Яромир. – Чует сердце, простым завтрашний день не будет…

Глава 23

Закатилось солнышко, и Василиса Премудрая захлопотала по хозяйству. Человеком, женщиной она теперь была только ночами – с первыми лучами зари вновь надевала лягушачью шкурку. И то ладно, что сейчас зима – ночи длинные, день короткий. Обычно она в это время дремала в ушате, полном мокрой травы.

Буря Перуновна, новая наставница Василисы, говорила с ней мало и редко. Иногда давала задания, иногда чему-то учила, но большую часть времени просто лежала на печи, таращась в потолок слепыми очами. Не поймешь, жива или мертва. Левая половина ее тела – с сухой рукой, костяной ногой – в это время становилась призрачной, еле видимой. Старуха словно частично переходила в Навь.

Василиса ухаживала за ней, как за родной бабушкой. Но Буря Перуновна в ее услугах не особо нуждалась. Ела не каждый день и по чуть-чуть, до ветру почти не ходила, одежу ни разу еще не переменяла. Как будто впрямь не совсем уже живая.

К тому же у нее были и другие помощники, незримые. Не раз Василиса замечала, что где-то в избе или рядом с ней за время ее отсутствия что-то меняется. То голик на другом месте стоит, то пролитая вода сама собой исчезает, то у порога невесть откуда кринка с молоком появляется. Заботился кто-то еще о бабе-яге, участие принимал. То ль домовой, то ль духи какие нечистые.

А может, то просто ее ведьмины чары действовали. Доподлинно Василиса не знала, а спрашивать не смела.

Впрочем, трудиться ей все равно приходилось изрядно. Незримые слуги помогали все-таки мало, лениво. За ночь Василиса успевала и в избе прибраться, и воды наносить, и дров наколоть, и ужину состряпать, и посуду вымыть, и белье постирать. И у нее еще оставалось времени, чтоб поткать, да повышивать. Час за часом Василиса чесала крапивную кудель и шила из нее рубахи. Веретено и прялка у бабы-яги были старые, но в дело еще гожие.

И конечно, бывшая княгиня старалась учиться. С жадностью перенимала скупые слова наставницы, читала ветхие, рассыпающиеся книги в деревянных переплетах, для собственного развлечения варила разные зелья. Пыталась сшить себе новую шапку-невидимку взамен отнятой Тугарином, но с этим пока не преуспела. Негде оказалось взять черную кошку… да и любую другую.

Баба-яга своей чернавке ни в чем не препятствовала. Лежала себе на печи, да и лежала. За день если раз спустится – уже много.

И вот сегодня как раз спустилась. Крутя кривым длинным носом, старуха прошамкала:

– Чую, чую дух бесовскый… Гостенечки ко мне пожаловать собираютса, незваны да непрошены…

У Василисы что-то екнуло внутри. Здесь, в дремучей чаще, она чувствовала себя в безопасности… да только не в полной.

– Што, девка, боишса? – ощерилась беззубым ртом баба-яга. – Не бойса-та раньше времени. Не Кашшей то. Ему суды ходу нет, не пушшу.

– А кто же там, баушка? – пролепетала Василиса, глядя в щелочку.

– Да вот сама шшас увидиш… Он вон уже, на опушке, шшас покажетса…

Василиса приникла к мутному оконцу, поморгала, а потом нахмурилась. Из-за деревьев вышел незнакомый ей сутулый дед в белой шубе. В одной руке он держал палку, в другой – плетку-семихвостку. Замерз совсем, видать – посинел весь, в бороде сосульки висят.

– Да он же босой!.. – ахнула Василиса, приглядевшись. – Кто это, баушка?

– То ли не распознала? – крякнула баба-яга. – Лучше гляди, девка, лучше. То ж Карачун, леший старый.

Вот теперь Василисе и вправду стало страшно.

Карачун обвел древнюю чащу злющим взглядом. Вот она – граница его владений. Дальше – вотчина сводного брата, Студенца. Туда Карачуну хода нет… ну как нет… если очень восхочется, то есть, но только в другое время. Сейчас Студенец зело на Карачуна сердит, шагу к себе ступить не дозволит.

Но ему туда и не надо. Он уже почти пришел. Тяжело опираясь на палку, Карачун бороздил сугробы, проваливался на каждом шагу и нюхал, нюхал воздух. Взятый далеко в болотах след привел его сюда – и здесь он заканчивается.

– Люты морозы, глубоки снеги… – бормотал Карачун себе под нос. – Люты морозы, глубоки снеги…

Бродил-искал Карачун уже давно, долго. Устал, притомился. Насколько уж способен устать зимний дух-буранник. Поиски эти выводили его из себя, бесили до умопомрачения, хотелось уж бросить все, да вернуться домой, в берлогу.