Было смешно… Показания очевидца

Житейские неровности и случайности приучили его больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший; более оглядываться назад, чем заглядывать вперед. В борьбе с неожиданными метелями и оттепелями, с неопределенными августовскими морозами и январской слякотью он стал больше осмотрителен, чем предупредителен, выучился больше замечать следствия, чем цели, воспитал в себе уменье подводить итоги, а не составлять сметы.

Это умение и есть то, что мы называем задним умом. Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием.

Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и поэтому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. „Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны летают прямо“, – говорит пословица. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его ходить окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит».

Понятно теперь, откуда происходит нерешительность, осторожность, а скорее опасливость или боязливость, подозрительность наших современников. А еще все эти черты русского человека усугубил целый ряд ставших генетическими признаков, доставшихся современникам от наших предков.

Феодальное, самодержавно-крепостническое прошлое России, рабский образ жизни ее населения запечатлелись навечно в генетическом коде, а, следовательно, и в психологическом складе русского, а затем и советского человека:

«В русском характере было мало искренности; дружба ценилась по выгодам; задушевные друзья расходились, коль не обязывала их взаимная польза, и часто задняя мысль таилась за изменениями дружественного расположения и радушным гостеприимством. Довольно было любимцу государя приобрести царскую немилость, чтобы все друзья и приятели, прежде низко кланявшиеся ему, не только прекратили с ним знакомство, но не хотели с ним говорить и даже причиняли ему оскорбления…

…В общении – смесь византийской напыщенности с татарской грубостью; в разговорах – церемонность и крайняя осторожность.

Невинное слово принимается слишком серьезно и порождает тяжбы, ссоры, неприличную брань. К XII веку все больше и во всех сословиях начинают мстить в форме доносов. Поданная на кого-то ябеда втягивает его в судебную тяжбу. Провоцируют ссоры, чтобы составить челобитную о драке, грабеже и обиде.

Наемные ябедники и доносчики предлагают свои услуги за деньги. Их преследуют и клеймят позором, однако власти всячески покровительствуют доносам там, где затрагиваются их интересы или идет речь о чьем-то уклонении от службы.

Какая уж тут дружба между служилыми людьми, если в любой момент могут обвинить в нерасположении к царю, подвергнуть пыткам и заставить наговорить на себя, даже если невиновен.

На свадьбах, похоронах и пирах, в церкви и в кабаке – повсюду были шпионы государевы. Доносительство становится профессией и чертой характера».

И хотя эти наблюдения русского историка Николая Костомарова (1817–1885) относятся к почти тысячелетнему прошлому нашей страны, до чего же злободневно они звучат в веке XX, да и в недавно начавшемся третьем тысячелетии.

Страшным катком по Руси прокатилось трехсотлетнее татарское иго. С появлением татар во многом изменились условия жизни, заставившие сплотиться удельные княжества для выживания, но, как ни странно, почти не изменились черты народного характера. Все мы знаем даже из советских учебников о диких набегах кочевников, о выплате русскими князьями огромной дани (ясак), о безжалостном угоне в неволю пленников – женщин и девушек. Сознание постоянной опасности довело до высшей степени свойственную русским людям недоверчивость и опасливость.

«Нравственное начало, несомненно, падало, – пишет Николай Карамзин. – Мы научились жутким хитростям рабства, заменяющим силу в слабых. Обманывая татар, еще более обманывали друг друга. Откупаясь деньгами от насилия варваров, сами стали корыстолюбивее и бесчувственнее к обидам, к стыду».

Карамзин, наверняка, был знаком с письмами иноземного дипломата Сигизмунда Герберштейна, посетившего Московию в 1517 и 1526 годах, в которых иноземец отмечает, что «москвичи считаются хитрее и ленивее всех остальных русских, и в особенности на них нельзя положиться в исполнении контрактов. Они сами знают об этом, и когда им случится иметь дело с иностранцами, то для возбуждения к себе большей доверенности они называют себя не москвичами, а приезжими».

Интересно, что бы написал этот «клеветник России», если бы попытался подписать контракт с какой-нибудь современной фирмой-однодневкой в одном из субъектов Российской Федерации в году, например, 1995 или 2000. Думаю, что москвичи XVI-гo столетия ему показались бы эталоном порядочности, оперативности и верности данному слову.