Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Для советской теократии – каждый несогласный с действиями властей – виновен в кощунственности. Ибо в религиозной общине преступно выступать против жреца во время его служения в храме.

И для советской теократии – невозможно рядовому члену общины выбирать представителя из своей же среды. Если избранник не коммунист, где на нем благодать, даруемая рукоположением свыше?

В общем, какой стороны советского бытия не коснуться, всюду те же религиозные требования. Литература должна давать жизнеописания коммунистических святых или притчи; живопись – иллюстрации к коммунистическим канонам и догматам; наука – прислуживать коммунистической теологии.

И все без исключения граждане, чтобы быть правоверными, должны твердо знать, что государство, как верховное божество, не подлежит никакой критике. Каждое решение его – «воля божья». И каждый приговор ее инквизиции – «божья кара».

* * *

Растет и ширится на наших глазах сатанинское Государство-бог с его воинствующим стремлением к мировому господству.

Если у человечества хватит сил разрушить эти врата ада, значит проходим мы просто очередной этап земной борьбы зла и добра.

Но если этих сил не окажется, значит – конец. И Антихрист пришел.

«Русская мысль», Париж, 24 августа 1949, Приложение к № 165 «Слово церкви», с. 7.

Великое и ничтожное

Основное различие между наукой и религией в познании мира:

Наука строит свое знание, исходя из непререкаемого бытия ничтожно-малого: из атомов, квант, дифференциалов в области формально-мертвой природы; из клеток, гипотетических биофоров, пластидул, социальных единиц в области мира живого. И из всего этого создает познавательную картину вселенной.

Религия, наоборот: начинает знание с вселенски бесконечно-великого и, спускаясь к частностям, объясняет все, до бесконечно-ничтожного.

Вот почему ученый всегда горд и самонадеян, а верующий – скромен.

Первый чувствует себя выше того начала, из которого строит свой мир. Второй – преклоняется перед величием основы своего знания.

* * *

Всякое знание начинается с веры, но делается знанием только тогда, когда вера переходит в уверенность.

И ученый естествоиспытатель, и религиозный искатель, оба должны верить. Один – в эфир, с его непостижимыми свойствами упругости, плотности; в материю, с ее непостижимыми свойствами притяжения, отталкивания. Другой – в Бога, с Его непостижимыми свойствами вечности, бесконечности, всеведения; в бесплотных духов, в бессмертие души.

И оба, добиваясь настоящаго знания, должны прийти к уверенности в своей правде. Одни – через внешний опыт при посредстве ощущений органов чувств. Другой – через внутренний опыт при помощи непосредственных восприятий души.

Поэтому совершенно ошибочно утверждать, будто в религиозной области настоящего знания нет.

Оно есть, настоящее, истинное, но только у того, кто долгим напряженным внутренним опытом перешел от простой веры к полной уверенности. Истинное религиозное знание бывает у святых, у подвижников, у некоторых проникновенно-верующих обычных людей.

А если, например, среди общей мессы официальных христиан больше таких, которые остаются на первой ступени веры, не достигая уверенности, то это же самое наблюдается и у многочисленных адептов науки: обычно они не столько знают, сколько веруют в непреложность чужих утверждений.

Таким образом, как в науке, так и в религии, есть и свое настоящее знание, и свой поверхностный дилетантизм. Никогда человек не станет ученым, если будет заниматься наукой только по четвергам и по пятницам. И никогда истинно проникающим в религиозное знание не будет тот верующий, кто посвящает себя религиозному опыту только по субботам и по воскресеньям.

* * *

К чему же приводят обе эти системы познания сущего?

Имея в науке основой построения мира ничтожно-малое, ученый только тогда удовлетворен, когда каждое явление сведет к этой основе. Для него даже величавая бескрайность звездной вселенной проходит через испытание ничтожно-малым при микрометрических измерениях.

А если стремление к знанию ведет ученого дальше обычного опыта и требует гармонического объяснения всех явлений материи, жизни и психики, то натурфилософия его или сводится к материалистическому и энергетическому атомизму, или к признанию монад: опять-таки к бесконечно-малому, с первичными признаками материи, жизни и психики. Это бесконечно-малое может стать даже богом – монадой монад, если есть у ученого стремление к удовлетворению религиозного чувства. У Лейбница такой монадой монад сделался интеллект, у В. Вундта – воля…

Но какой это бог? Холодный, безразличный, никого мистически не влекущий к себе. Вершина пирамиды, построенной из песка, скрепленного логикой. Бог, воплотившийся в атом для спасения душ человеческих от неведения, от греха и от зла!

* * *