Былое и дамы

Он согласно кивнул и заказал чайник чая. А я поспешил на следующий вызов к молодой роженице фрау Бёмер. Роды оказались тяжёлые, так что я почти всю ночь провёл в доме Бёмеров. На рассвете я отправился домой и тут же заснул, даже не раздеваясь, надеясь отдохнуть. Но отдохнуть не удалось — в девять часов утра меня разбудил полицейский и потребовал, чтобы я пошёл с ним в отель дель Лаго подтвердить факт смерти одного из гостей.

У меня и в мыслях не было, что нужно подтвердить факт смерти моего друга Бернарда Фюрстера. Я подумал, что умер пациент с высокой температурой, у которого я был накануне вечером. Я просто глазам своим не поверил, когда меня привели в номер моего друга Фюрстера.

Он был мёртв уже несколько часов, но в этой жаре тело его не охладилось достаточно для настоящего ригор мор-тис, и мне без особого труда удалось установить, что он умер от приступа нервной лихорадки, вызванной тяжёлым разочарованием и глубоким сердечным надрывом.

Доктор медицины Енш»

«Неплохо, правда? А вот другое письмо, от священника. Читай!»

«Я по вечерам обычно обхожу номера постояльцев отеля, спрашиваю, как настроение, не надо ли за кого помолиться. Ведь в нашем отеле немало обездоленных и разочарованных неудачников. Когда я постучал в номер доктора Фюр-стера, он крикнул «Войдите!» таким слабым голосом, что я сразу понял — здесь беда. Я постарался его утешить, но посреди беседы он вскочил с дивана, подбежал к окну и рванул раму на себя. Окно распахнулось, и напрасно — воздух за окном был ещё жарче и задушливей, чем в комнате. Фюр-стер прижал руку к груди: «Мне кажется, у меня начинается нервная лихорадка. Трудно дышать, голова кружится и сердце колотится, как безумное».

Меня обеспокоило его состояние, и я почти насильно уложил его в постель. Он закрыл глаза и начал дышать ровнее.

Мне показалось, что ему стало лучше, и я ушёл, потихоньку прикрыв за собой дверь.

Когда мне наутро сообщили о его преждевременной кончине, мне стало очень грустно — ведь этому замечательному человеку едва исполнилось сорок шесть лет! Как много он ещё мог бы сделать для человечества! Но я верю, что сделанное им за его короткую жизнь не будет забыто».

Дитер похвалил Элизабет: «Молодец! Отличные документы! Но как мы донесём их до наших дорогих колонистов?»

«Я всё продумала! Мы завтра организуем красивую панихиду по Бернарду, и я зачитаю их вслух вместе с некрологом председателя немецкой общины Сан-Бернардино герра Шаерера. Скажу по секрету только тебе, что он тоже был постоянным собутыльником моего покойного супруга. Но его долгов я не платила, он свой некролог сочинил от чистого сердца и напечатал в местной газетке».

МАРТИНА

Некролог герра Шаерера, был воистину написан от всего сердца.

«Несмотря на то, что наш дорогой покойный доктор Фюр-стер всю жизнь руководствовался своими христианскими убеждениями, его преследовали только человеческая жестокость, непонимание и подозрительность. Эта несправедливая трагическая враждебность разрушила надежды на осуществление его светлого идеала и разбила его сердце, что прервало его жизнь, исключительно ценную для всего человечества».

Некролог был встречен на панихиде мрачным молчанием. Только небольшая группа колонистов, сохранивших верность своему обанкротившемуся лидеру, поднесла Элизабет сочувственное письмо. В нём были прочувствованные слова:

«Щедрость души твоего покойного мужа и величие его идеала будут при жизни многих поколений освещать созданное им детище. Мы желаем тебе обрести такую силу духа, которая позволит тебе с достоинством перенести эту страшную потерю».

Письмо подписали только немногие члены колонии Германия Нова.

ЛУ

Лу оглядела себя в тройном зеркале и осталась довольна. Всё было как надо: черное, просто, но элегантно скроенное платье выгодно подчёркивало достоинства её фигуры — осиную талию, высокую грудь и сильные длинные ноги. Пепельные локоны, перехваченные на затылке чёрной бархаткой, выгодно оттеняли нежную кожу её стройной шеи. Всё было как надо, только непонятно, зачем это всё было надо. Она не любила никого из тех, кого любила обольщать. Она была с ними мила и изысканно умна, но в душе она их всех слегка презирала, хоть и нуждалась в их преклонении.

Её оскорбляло их откровенное вожделение, их липкие взгляды, обволакивающие её тело, их пренебрежение её исключительным филигранным интеллектом. Они все, как один, притворялись, что их интересуют её меткие философские наблюдения и восхищают её остроумные афоризмы, но она не сомневалась, любой из них пропускает это всё мимо ушей, а думает только о том, как бы уложить её в постель. И хоть были они особи оригинальные, друг от друга резко отличные, в какой-то миг они становились поразительно похожи. Она легко узнавала этот миг по их внезапно застывающему взгляду, совсем как у рыбы, попавшейся на крючок. В этот миг их тонкие интеллигентные лица превращались в тупые грубые маски, и Лу вспоминалась где-то подслушанная похабная шутка: “У мужчины мало крови — когда у него эрекция, на мозги уже не хватает”.