Былое и дамы

“Я лучше постою — хоть в ногах правды нет, но и в заднице тоже нет. Я семь лет просидел на заднице в этой проклятой Петропавловской крепости. Там потолок такой низкий, что стоять я мог только согнувшись в три погибели”.

Мальвида и Герцен уступили Бакунину место за столом, на который повар Франсуа поставил несколько тарелок с остатками обеда. Бакунин не стал утруждать себя изящными упражнениями с вилкой и ножом, он со страшной скоростью управлялся столовой ложкой, иногда помогая себе пальцем. “Знатный у тебя повар, братец! Почти такой, как был у моего папеньки в Прямухино”.

Покончив с едой, он бросился в атаку на хозяина дома:

“А ты, я вижу, Герцен, совсем погряз в позорном благополучии — живешь во дворце, жирно жрешь, управляешь армией слуг. Где твои революционные идеалы?”

Мальвида попросила: “Можно по-немецки, чтобы я тоже поняла?”

Бакунин тут же перешел на немецкий: “Разве в этом ты клялся в молодости?”

“Заметь, я издаю еженедельную газету “Колокол”, которую читает вся мыслящая Россия”.

“И даже император!” — выкрикнул Огарев.

“Какое достижение — издавать газету для императора!”

Огарев обиделся: “Наша газета сыграла решающую роль в отмене крепостного права”.

“И что с того? Отмена крепостного права не сделала человека свободным!”

“Лучше было оставить его крепостным?”

“Он все равно остался крепостным. Когда-то на заре истории мы все были свободны. Человек был в согласии со своей природой и в гармонии с миром. Потом змей заполз в сад, и этот змей назывался — Порядок. Организация общества! Мир перестал быть единым. Материя и дух разделились. Золотому веку пришел конец. Теперь мы должны освободить человека и создать новый Золотой век! Для этого нужно разрушить общество и уничтожить порядок”.

Герцен поморщился: “Ты преувеличил, Мишель. Ведь при разрушении общества прольется много крови”.

“Что ж, ради свободы и кровь пролить не жалко!”

“Я бы предпочел поискать другие пути к свободе”.

“Ты напоминаешь мула, который ищет свой путь в тумане".

“Перестаньте, Бакунин, — неожиданно вспыхнула Мальвида, — преподносить старые, обветшалые идеи и фразы! Видно, вас жизнь ничему не научила.”

“А эта ещё кто такая? — ощерился на нее Бакунин. — Она чья жена?”

“Ничья она не жена! — вступилась за Мальвиду Ольга. — Она моя мама!”

На миг все изумленно затихли. Тишину нарушил визг Натали: “Что ты несешь? Какая она тебе мама?”

“Настоящая! Не то, что вы, уши мне выкручивать!”

“Ведь это все она, она, твоя гувернантка, девчонку подучила! Она с самого нашего приезда настроила её против меня, — зарыдала Натали. — А ты опять привез её в наш дом!”

“Ну полно, полно, хватит ссориться”, — забормотал Герцен и потянулся обнять Натали. Но вовремя спохватился и попросил Огарева: “Коля, успокой жену! Ей нельзя огорчаться, а то у нее молоко прогоркнет”.

Огарев послушно направился к Натали, но она оттолкнула его и убежала с террасы в дом.

“Куда же она? — огорчился Бакунин. — Я как раз собирался попросить добавку бараньего бока с капустой!”

МАРТИНА

1861-й год — как я забыла? Действительно, ведь все это случилось в 1861 году, когда император Александр Второй не без влияния выступлений Александра Герцена отменил крепостное право в России. И в том же году, в том же феврале, в том же Санкт-Петербурге, родилась моя почти позабытая героиня Лу фон Саломе, ради которой я затеяла все эти исторические раскопки.

БАКУНИН

Весь август погода в Лондоне стояла непривычно теплая, и потому почти все обитатели Орсетт Хауса после обеда собрались на террасе. Только Бакунин не поместился на террасе и улегся в саду на одеяле, расстеленном поверх ковра опавших листьев, да Огарев, тихо напевая, катал по дорожке коляску с близнецами. Герцен, склонившись над столом, вычитывал через плечо Мальвиды ее перевод очередной статьи из “Колокола”. В центре террасы стоял мольберт Таты, которая увлеченно водила кистью по холсту, пытаясь воссоздать картину уходящего лета.

Топчась вокруг мольберта, Тата то и дело спотыкалась об ноги Натали, задремавшей в шезлонге в углу террасы. И над всей этой мирной сценой звенел хвастливый голосок Ольги:

“Мальвида упросила капельдинера впустить меня в зал, но услышать новую оперу Вагнера мне не удалось. Парижские студенты разозлились на Вагнера за то, что он поставил дирижера спиной к публике. Они начали свистеть, кричать и хлопать сиденьями кресел. Мне стало очень обидно, что ничего не слышно. Я вскочила ногами на кресло и заорала так громко, что перекрыла весь шум в зале: “Вон отсюда, идиоты! Вы ничего не понимаете в музыке! Убирайтесь вон! Вон!” В конце Вагнер подошел ко мне и поблагодарил за мое выступление. На глазах у него были слезы”.

“Узнаю моего друга Рихарда, — отозвался Бакунин. — Ему ничего не стоило заплакать”.

“Вы знакомы с Вагнером?” — воскликнула Мальвида.

“И ещё как знаком! Было время, когда мы с ним ночи напролет бродили по берегу Эльбы и говорили, говорили, говорили! Говорили обо всем на свете”.

“Мы тоже говорили с ним обо всем на свете, когда он пригласил нас на обед в Париже”, — похвасталась Ольга.