Былое и дамы

Однако как только она появилась в дверях базилики Святого Петра, где Поль Ре назначил ей свидание со своим другом, этот неуклюжий человек со странно закрученными огромными усами содрогнулся, словно сраженный молнией, и воскликнул: “С каких звезд мы упали в объятия друг друга?”

Она подошла ближе, непроизвольно отмечая изящество его кистей и необычный, обращенный внутрь себя, взгляд его полуслепых глаз. Удивительно, как он безошибочно рассмотрел ее своими почти незрячими глазами?

Фридрих Ницше заговорил. Несмотря на то, что голос у него был глухой, его насыщенная скрытым напряжением речь была полна магнетического очарования. Завороженная необычным ходом его мысли Лу быстро уловила ее мелодику и включилась в разговор в правильном ключе. Она уже знала за собой эту способность включаться в мелодику любого интересного ей собеседника — с Мальвидой, проповедующей противоположные Фридриху взгляды, она пела дуэтом таки же складно, как и с ним.

И хоть Лу была увлечена своим умением верно отзываться на радикальные пророчества нового поклонника, краем глаза она успевала следить за старым. Не вмешиваясь в их беседу, Поль скромно наблюдал за выступающими перед ним солистами. Ему было и больно, и радостно — он понимал, что может потерять внимание Лу, но его радовал восторг его друга, обычно печального и никому не интересного. Таким счастливым и одухотворенным Поль не видел его никогда. Он не говорил — он декламировал, он пел, он разливался соловьем, он открывал пленившей его девушке не только объятия, но и душу.

Но Лу вовсе не намеревалась броситься в его объятия. Дело было не в его странности и даже не в его чудовищных усах, дело было в ней самой — она вовсе не собиралась выходить замуж. Она действительно была увлечена смелыми идеями своего нового обожателя, идеями, столь похожими на ее собственные, но выраженными гораздо лучше.

“Пусть Бог умер, — говорил он, — зато в самом человеке есть нечто, что может соперничать с Богом. Но для того, чтобы добраться до этого сверхчеловеческого в самом себе, человеку нужно проделать путь поистине героический, воспарить над своими слабостями, пренебречь людским презрением, призвать на свою голову страдания и полюбить их. Разве все, что дано душе, — глубина, таинственность, величие, — дано ей не среди скорбей, не в школе великого страдания?”

Он, как и Лу, восхищался упругостью души в несчастии, ее стойкостью при виде великой гибели, ее изобретательностью и мужеством в море отчаяния, ее способностью смиряться с бедами и извлекать из них пользу.

Все эти увлекательные дни Лу говорила только о своем новом гениальном друге. “Пока не еще признанном”, — возражала ей благоразумная мама.

“Ну и пусть пока не признанном! — дерзко отвечала Лу, — Я провижу будущее и уверена, что его ждет великая слава”.

А про себя добавляла: “И этот гениальный человек влюблен в меня!”

Наконец, мама не выдержала.

“Лёля, — обеспокоенно спросила она, — не слишком ли ты увлеклась своим новоявленным гением?”

“С чего ты взяла, что я им увлеклась?”

“Я же вижу. Каждый день бегаешь с ним по Риму, а по ночам не спишь”.

“Меня увлекает не он сам, а его удивительные мысли”.

“Надеюсь, ты не собираешься за него замуж?”

“Ну мама! Ты же знаешь, что я собираюсь выйти замуж за Поля!”

“А мне показалось, что Поль вчера приходил, чтобы сделать тебе предложение от имени своего усатого друга. Странное поведение для человека, за которого ты собираешься замуж!”

“А тебе не показалось, что я отказала Полю, а вернее, Фридриху, под самым смешным предлогом, какой только можно придумать?”

“Чт же это за предлог?”

“Как, про предлог тебе ничего не показалось?”

“Лёлечка, неужели ты думаешь, что я подслушивала?”

“Ну конечно нет, мама! Я ничего такого не думаю. Просто я свой предлог высказала Полю очень тихо. Я сказала ему, что выйдя замуж, я потеряю право на папину пенсию.”

“Слава Богу! Я всегда знала, что ты у меня умница!”

“Знаешь что, мама? Давай уедем из Рима на пару недель!” “Куда?”

“Напрмер, в Швейцарию, в какой-нибудь красивый уголок!”

“Пожалуй, это неплохая идея! Здесь становится слишком жарко и пыльно”.

“Такты согласна? Тогда вели Ирме уложить мои платья”.

“Как — все?” — ужаснулась мама. От своей взбалмошной Лёли она могла ожидать чего угодно.

“Нет, нет, только черные!”

“Почему только черные? Разве мы собираемся на похороны?”

“Ах, мама, как тебе это объяснить? Я решила создавать свой образ. С сегодняшнего дня я буду носить только черные платья с высоким воротом — и такой я останусь в истории”.

“Ты уверена, что останешься в истории?”

“Непременно! Я поставила это своей целью. А значит, так и будет!”

МАРТИНА

И она действительно осталась в истории. Пусть в истории не остались ее философские опусы и объемистые романы, но остались бесчисленные свидетельства ее бесчисленных возлюбленных, по списку которых — от Ницше до Фрейда — можно изучать культурную историю Европы периода belle-epoque.

ЛУ

Собравшись в дорогу с помощью верной Ирмы, мама спросила Лёлю:

“к как же твои поклонники? Так вот уедешь и безжалостно их покинешь?”