Былое и книги

Книга открывается эпиграфами из трех классиков. Если коротко – Радищев: «Что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, – воздух»; Пушкин: «Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности»; Толстой: «Этот стон мужика, где это он стонет? Это либералы повыдумывали». Б. Миронов, не скрывая своих политических целей, стремится приглушить хотя бы эхо этого и поныне разносящегося по миру пропагандистского стона: «Конструирование Европы продолжается, и от современных исследователей, прежде всего российских, во многом зависит, войдет ли Россия в Европу, другими словами, будет ли общественное мнение Европы считать Россию частью Европы или нет. Ведь невозможно представить Россию европейской страной, если в самой России в дискурсе об идентификации ее таковой не признают».

Признает ли Европа Россию своей частью или не признает, все-таки в гораздо большей степени зависит от того, найдет ли Европа это признание для себя выгодным как материально, так и психологически, ибо все народы руководствуются историей не научной, а воодушевляющей, созидаемой ради поддержания экзистенциальной защиты, ради чувства собственной красоты и уникальности, избранности (именно ощущение совместной избранности объединяет людей в нации, а нации – в цивилизации), и для России небезопасно ставить свою экзистенциальную защиту в зависимость от чужой, которая зачастую сама строится на противостоянии опасному соседу.

Но в истории научной исследование Б. Миронова останется актуальным до тех пор, пока ученый мир будет интересоваться Россией, – долговечность книги станут обеспечивать как ниспровергатели, так и почитатели, и притом ниспровергатели усерднее, чем почитатели, часто норовящие отправить своих кумиров в музей на почетное прозябание.

Б. Миронов нашел антропометрический индикатор благосостояния – прежде всего рост, наиболее точно отражающий уровень жизни, особенно в доиндустриальных обществах: средний рост растет вместе с благосостоянием и снижается с его упадком. За восемь лет работы в архивах автор «Благосостояния…» собрал антропометрические характеристики за весь имперский период почти неправдоподобной массы народа – для 305 949 человек различного пола, возраста, социального положения, конфессии, места рождения, образования, профессии, национальной принадлежности, родившихся в 1695–1920 годах. Для новобранцев, призванных в армию в 1874–1913 годах, цифра еще более невероятная – 11,7 миллиона!

На фоне этого Монблана уже не так ошарашивают горы сведений о питании, ценах, зарплате, смертности, сельском хозяйстве, налогах, повинностях, накоплениях… И эти данные создают совершенно другой образ Российской империи: «Россия – нормальная европейская страна, в истории которой трагедий, драм и противоречий – нисколько не больше, а достижений и успехов – нисколько не меньше, чем в истории любого европейского государства».

Для истории академической этот вывод является революционным по контрасту с парадигмой вечнозеленого кризиса самодержавия. Однако для истории воодушевляющей, чья миссия – экзистенциальная защита народа, «нормальности» все-таки недостаточно – нужна какая-то исключительность. И тут главные наши козыри – наши гении.

Россия в одном очень важном отношении чуть ли не два века и впрямь шла особым путем и достигла удивительных результатов, благодаря тому что творческое меньшинство в ней оказывалось освобожденным от борьбы за социальное выживание. Этим творческим меньшинством было то дворянство, то научная интеллигенция, но результат каждый раз оказывался то великим, то всего лишь отличным.

При всем при том, что в России всегда жестко подавлялась политическая свобода, в ней постоянно возникали свободные зоны, свободные от заботы о бренном. Зоны, почти невозможные в более демократических странах, где требуется еще и обращать в товар продукты своего творчества. На таких-то островках свободы и рождалась великая литература, великая музыка, великолепная наука, позволявшая ученым утолять собственное любопытство за государственный счет. И как раз эти-то островки были почти уничтожены восстанием лакеев и лавочников под знаменем рационалистического либерализма. Против которого давно пора возвысить знамя либерализма романтического, отстаивающего для творческой личности принцип не свободы торговли, но свободы от торговли.

Максимум свобод для служения не бренному, но бессмертному, хотя бы для узкого, «аристократического» круга – в этом при желании и можно усмотреть нашу исключительность.