Былое и книги

Обе стороны защищали нечто священное – невольно вспомнишь Бернарда Шоу: во имя добра проливалось и проливается неизмеримо больше крови, чем во имя зла. В конфликте геополитических, экономических интересов можно искать компромиссы – в конфликте святынь всякая уступка кощунственна. Представление о собственной безупречной правоте, которой и сегодня более всего на свете домогаются истинно благородные люди, – именно это представление являлось тем бензином, который с обеих сторон веками лился в кавказский костер.

И чем более доблестным и высоконравственным был российский офицер или горский уздень (нравственность викинга совсем не то, что нравственность бюргера), тем более преступен он был с точки зрения морали взаимопонимания и компромисса. Увы – этой морали и сегодня-то придерживаются весьма немногие (когда дело касается собственных, а не чужих интересов), а сто пятьдесят – двести лет назад… Наполеон победно гулял по всей Европе, перебил и перепортил несметное множество народу – и сделался властителем дум этой же самой Европы. А Жозеф де Местр, серьезно опасавшийся чрезмерной мощи российской армии, характеризовал ее так: «Это лучшая молодежь в свете, которую ничуть не беспокоит миллион уже погубленных жизней». Прилагаемый к книге прелестный дневник поручика – будущего генерал-лейтенанта – Н. В. Симановского прекрасно иллюстрирует справедливость такой оценки: «Что ж делать, мы все живем под Богом, умирают не старые, а поспелые. <…> Сегодня я исповедался и причащался Святых Тайн и потому теперь готов идти всюду». Молодой поручик относится к черкесам с полным пониманием и сочувствием – называя их при этом «бунтовщикам и».

Я. Гордин очень кстати напоминает, какой прием у близких родственников находит пушкинский Тазит, отказавшийся от законов кровавой чести: «Ты трус, ты раб, ты армянин». Армянин – можно ли снести такое поругание! Как оценили бы отказ участвовать в Кавказской войне родственники и сослуживцы российского офицера, тоже нетрудно представить. Однако находятся далеко не сторонние наблюдатели, которые самоотверженность одной стороны считают благородным рыцарством (только потому, что она в силу исторической случайности оказалась физически более слабой), а самоотверженность другой – моральной ущербностью. Именно в этом упрекает русское общество И. Дзюба – единственный, с кем Я. Гордин полемизирует напрямую. Я. Гордин вполне основательно отмечает, что в российской армии «противу горцев» храбро сражались и украинцы, и грузины, и немцы, и что-то не припомнить, чтобы кто-то из этих «инородцев» был сколько-нибудь заметно осужден собственным этносом: в каждом времени есть свои стереотипы, над которыми не властен подняться практически никто.

Нет, одного человека во всей Российской империи И. Дзюба все-таки отыскал – Тараса Шевченко с его поэмой «Кавказ». Мне кажется, Я. Гордину стоило бы и пощедрее процитировать шевченковских «Гайдамаков» – это пиршество национальной и социальной мести. «Город трупами завален, // Улицы, базары // Черной кровью подплывают. // “Мало ляхам кары”. // Недорезанных кончали: // Не встанут собаки!» «Багровеет Тикич кровью // Евреев да ляхов». «Старикам пощады нету // И малым ребя та м».

Ну, словом, потеха: не щадят «ни красу, ни возраст юных шляхтянок, евреек. Ни убогих, ни здоровых, ни калек горбатых» – если это не попытка геноцида, то это слово нужно сохранить исключительно как бессовестную гиперболу современных коммунистических агитаторов. Но любопытно, что разнузданные поляки похищают любимую девушку главного героя не просто потому, что она подвернулась под руку, а по наводке еврея Лейбы, «чертовой копилки», чья жена Хайка спит не как-нибудь, а «в перинах поганых». И тут не обошлось без еврея: такой подлой ценой он спасает собственную дочь.

Имел ли великий национальный поэт основания относиться к полякам и евреям без особой приязни? Уверен, что да. Более чем уверен. Но ощущается ли в этой неприязни хотя бы попытка возвыситься над слепым эгоизмом оскорбленных национальных страстей? Ведь сочувствовать врагам своих врагов – по отношению к врагам собственным пылая праведным гневом – так же легко, как призывать к кротости и самообузданию, будучи слабее своего обидчика. Труднее ощутить неустранимый трагизм исторического бытия, в котором и палачи – вчерашние или завтрашние жертвы, и жертвы – вчерашние или завтрашние палачи, ибо и те и другие исповедуют общие принципы. И еврей труслив и изворотлив оттого, что его гордость в свое время была успешно раздавлена, и поляк горд и необуздан лишь потому, что не прошел достаточной исторической костоломки – той же хотя бы гайдамацкой потехи, растянувшейся на век-другой-третий: в войнах с Римом евреи тоже были горды и отважны не хуже «черкесов».