Былое и Настоящее

В один из вечеров, сидя перед включённым телевизором и устав от перебора крикливых 50-ти с чем-то телевизионных каналов, я остановился на православном «Спасе». Священник и ведущая неторопливо обсуждали религиозность в повседневной жизни, отвечаяна незамысловатые вопросы телезрителей. И хотя я не молюсь, не хожу в церковь, но слушать их было успокоительно. Один из вопросов был, что делать с иконами и другими религиозными предметами, которые уже невозможно отреставрировать. В ответе объяснялось, что их нельзя выбрасывать в помойку, а нужно предавать земле в специальных местах. Один из вариантов предполагал затопление где-нибудь в чистой воде.

И это был ответ на мой незаданный вопрос – почему я не смог выбросить конфетку в мусорное ведро. Эта сладость могла оказаться в праздничном новогоднем подарке. Какой-нибудь ребёнок положил бы её в рот и с удовольствием посасывал, сидя где-нибудь в зале, в восторге от приключений Снегурочки у нарядной ёлки. Но к конфетке прикоснулась скорбь. Наверное, она была в кармане у этой женщины, когда она ставила заупокойную свечу в церкви, и конфетку касались слова священника во время службы, и где-то рядом с ней были лики святых. И конфетка стала предметной частью религии, как иконы, крестики. Освященной, как вода, которой коснулся крест. И, вероятно, от этого во мне появился внутренний барьер, который я не осознавал, но именно он не давал мне выбросить конфету в мусорное ведро. Также как моя безграмотная, но очень умная от природы бабушка молилась, произнося слова, точный смысл которых она не смогла бы объяснить. Она жила с истиной, не требующей для неё никаких доказательств, – Бог есть. Но можно ли вообще веру объяснить словами? Конечно, можно предположить, что ей было в чём-то проще. Она ходила в церковь с малых лет вместе со всей семьей. Она запоминала слова, с которыми её бабушка и мама обращались к иконам. Ей не нужно было решать, верить или нет. Истина ли в том, чтобы не иметь права выбора? Ибо «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Верю ли я теперь? Нет, но я стал ближе к вере. Как в финальных главах романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина» слова Левина: «Да, то, что я знаю, я знаю не разумом, а это дано мне, открыто мне, и я знаю это сердцем, верую в то главное, что исповедует церковь».

Куда можно пойти в поисках чистой воды и красивого места, если ты живёшь недалеко от станции метро «Щукинская»? Конечно, в Серебряный бор. Можно подъехать на трамвае, но нужно пешком, особенно если у тебя эта конфетка в кармане. Для неё это «последний путь», а для тебя становится паломничеством. Поднявшись на горку, слева от моста в Строгино, открываешься ветру от Строгинской поймы. В ответ с его порывами ты ощущаешь весь этот простор, странный в черте такого мегаполиса, как Москва. Где-то вдалеке, слева, как «засадный полк», сосны Серебряного бора. В солнечную погоду между тёмной зеленью сосен и рядами светлых прямоугольников новостроек, подступающих к берегу поймы слева, со стороны Строгино, хорошо заметен золотистый купол церкви. Рядом с ней виднеется темная крыша коттеджа, подаренного Солженицыну после его возвращения в Россию. Останавливаешься, любуясь этим видом, а сзади постукивает по рельсам трамвайчик, как пригородный поезд.

В Серебряном бору остановился на мостке над протокой со стороны Москвы-реки в Бездонное озеро. Тихий осенний солнечный полдень в середине недели. С палитры исчез кипенно-белый цвет распускающейся весны, зато в избытке жёлтый и багряный. Достал конфетку из кармана и после небольшой паузы кинул подальше от уток, для которых все мостки – места, где гуляющие бросают им съестное. Конфетка, шлёпнувшись о воду, осталась на поверхности. Её обёртка, скрученная и приплюснутая с обоих краёв кругленького карамельного тельца, образовала плоскости, которые, подобно крыльям, стали уверенно удерживать её на поверхности воды. Конфетка явно отказывалась тонуть. Ещё немного полюбовавшись природой, я ушёл – дела.

Записки челнока

В какой-то телепередаче, вглядываясь под новым углом в революционные события октября 1917 года в Петрограде, отметили, что в самый разгар штурма Зимнего дворца в театрах продолжали идти спектакли. Зрители в антракте замечали отдалённую пальбу и спрашивали друг друга: что это?

1991 г. Август. Похоже. В институте, где я работал в это время, все приходили на работу без опоздания, разговоры – только о производстве и о семье, и никакой политики. Но друг друга не спрашивали: что это? Потом бесконечная трансляция балета «Лебединое озеро». Трясущиеся руки Янаева, зачитывающего манифест ГКЧП. Репортаж на ТВ от Белого дома. Несколько десятков молодых ребят соорудили некое подобие баррикады перед входом.

– Ничего не дают, телевидения не дают, – растерянный Ельцин обращался с бронемашины пехоты к толпе.