Былого слышу шаг

«Трудовым массам всех стран, всем Совдепам, всем, всем… и за границу» — таков адрес первомайского обращения ВЦИК. В нем говорилось: «В день 1 Мая мы, советские граждане Социалистической Республики, свое первое слово должны обратить к нашим братьям в других странах. Нас охватывают плотным кольцом империалистические грабители всех стран. Наша борьба неимоверно тяжела. Мы истекаем кровью. Наши братья — рабочие во всех странах должны прийти к нам на помощь. Мы взвалили на свои молодые, еще не окрепшие плечи неимоверно тяжелую ношу. Они должны разделить ее с нами». И таким же взволнованным было первомайское обращение ВЦИК к рабочим и крестьянам, гражданам РСФСР: Россия «одна посреди всеобщего рабства и человекоубийства, провозгласила право труда и объявила мир всему миру. В ней одной в этот торжественный день 1 Мая правительство будет выступать не против народа, как во всех остальных странах, а идти вместе с рабочими й крестьянами под складками красного знамени».

В Моссовете под председательством П. Г. Смидовича работала комиссия, занятая организацией празднования 1 Мая. Она постановила: «Все заводы, учреждения в этот день не работают, за исключением лиц, занятых на ж. д., электрических станциях, хлебопекарнях, на водопроводе. Усиленно работают артисты, электротехники, шоферы, милиция, оркестры и хоры…»

А Москва осталась все такой же, как и прежде, разноликой. Красной, пролетарской. «Рабочие массы в Москве приняли Совет Народных Комиссаров с энтузиазмом», — сообщили газеты вскоре после переезда правительства. И была Москва купеческая, мещанская, настороженная и напутанная, ловящая слухи и разносящая их. Крупская писала о тех днях, что старая Москва с ее охотнорядскими лавочниками, резавшими когда-то студентов, красовалась вовсю.

Уже в день праздника, вспоминает Б. М. Кедров, неожиданно вспыхнуло большое красное полотнище, свисавшее с трамвайных проводов. И сразу же понеслось по толпе, запричитали: «Божье знамение», «Божье знамение».

— «Какое же божье знамение? — помнится, заспорил я тогда, — рассказывает Бонифатий Михайлович. — Это же от трамвайных проводов загорелось, наверняка короткое замыкание произошло…» И тотчас же ко мне обернулся молодой человек в студенческой фуражке, произнес с укором: «Юноша, это индуктивный ток, а от него ничего и никогда загореться не может». С тех пор все никак не соберусь проверить, прав ли был тот студент, — усмехается академик…

День 1 Мая в тот год был за четыре дня до пасхи, приходился на среду. И в специальном послании Всероссийского священного собора православной церкви, принятом в связи с «намерением Совета Народных Комиссаров устроить в день 1 мая н. ст. политическое торжество с шествием по улицам в сопровождении оркестров музыки», говорилось: «В скорбные дни страстной седмицы всякие шумные празднества и уличные шествия независимо от того, кем и по какому случаю они устраиваются, должны рассматриваться как тяжелое оскорбление, наносимое религиозному чувству». В самый канун праздника враждебная Советской власти газета «Заря России» извещала: «Вчера, во время всенощной, по распоряжению патриарха Тихона во всех храмах столицы священники произносили проповеди, в которых призывали православный люд великую среду проводить в молитве и посте, а не развлекаться гуляньями и советскими торжествами».

В те же дни на прием к Владимиру Ильичу попросились представители особой соборной комиссии: они хотели в пасхальную ночь устроить в кремлевских соборах богослужение. Представителей церкви принял помощник наркома имуществ республики Е. В. Орановский. Он знал, что по городу уже давно ходят слухи, будто из кремлевских соборов и дворцов все вывезено, раскрадено. Орановский, рассказывая Ленину о беседе с церковниками, советовал разрешить им провести в соборах Кремля пасхальное богослужение. Владимира Ильича беспокоило лишь одно: не пострадают ли от большого наплыва народа памятники старины. Напомнив помощнику наркома, что вся ответственность ложится на него, Ленин пообещал назавтра же оформить официальное разрешение.

И на четвертый день после пролетарского праздника в полночь поплыл над Кремлем колокольный звон. В ворота Кремля повалил народ. «Наступила одна из тревожнейших ночей моей жизни, — писал в воспоминаниях Е. В. Орановский. — Меры охраны были приняты самые суровые, но открытая зона была совершенно свободна, и могло произойти всякое. Гудели колокола Ивана Великого. Стрелки в оцеплении пускали боевые световые ракеты. Кремль поминутно озарялся голубым сиянием. Все было усыпано огнями пасхальной иллюминации. Убедившись, что все необходимые меры приняты, я прошел к дверям Успенского собора к моменту выхода процессии с хоругвями и издали смотрел, как в последний раз (это было несомненно) совершался древний «языческий» обычай… «Последний раз ходят», — услыхал я вблизи знакомый голос Владимира Ильича. Он с некоторыми товарищами также пришел посмотреть на последний выход пасхального церковного парада из Успенского собора. Все кончается. Кончилась и эта тревожная ночь, и кончилась благополучно».