Быстро вращается планета

– Ну спасибо хоть ты спрашиваешь, а не настаиваешь. – Тон у Гаудиора был непривычно сердитый, и мальчик понял, что единорог необычайно встревожен.

Мег вздрогнула. Изнутри вникания она видела звездный валун и золотой летний день. На камне стояли два человека, молодая женщина и молодой мужчина – или мальчик? Мег толком не поняла, потому что с этим мальчиком было что-то не так. Но по их одежде было ясно, что сейчас период Гражданской войны – примерно 1865 год.

Это Погружение было долгим и мучительным, а не мгновенным, как всегда было раньше. Чарльз Уоллес ощущал нестерпимую боль в спине и чувствовал, как ломаются его ноги. Он слышал свой крик. Его тело втискивали в другое тело, и в то же самое время что-то пыталось выдернуть его самого. Его разрывали две противонаправленные силы. Пылало солнце, следом шла метель, снег таял под напором бушующего пламени, которое гнал могучий ветер, хлещущий землю и море…

Его тело исчезло, и он очутился Внутри, Внутри искалеченного тела. Тела молодого мужчины с бездействующими иссохшими ногами. Мэттью Мэддокса.

Выше пояса он походил на Мадога: гордая посадка головы, буйная грива светлых волос. Но в теле не было той силы, что у Мадога. И глаза у него были серыми – серыми, как океан перед дождем.

Мэттью печально посмотрел на девушку, свою ровесницу, – только глаза у нее были намного моложе, чем у него.

– Croeso f’annwyl[5], Зилла, – ласково поздоровался он на валлийском. – Спасибо, что пришла.

– Ты же знаешь, что я всегда буду приходить. Как только Джек О’Киф принес твою записку, я отправилась к тебе. Как ты добрался?

Мэттью показал на низкую тележку, стоящую поблизости от камня.

Девушка посмотрела на его сильный торс и мускулистые руки и плечи.

– Сам? От самого дома?!

– Нет. Я мог бы, но это было бы долго, а мне еще нужно сегодня заняться бухгалтерскими книгами. Так что когда я пошел на конюшню отправить Джека с запиской, я поступился самолюбием и попросил его отвезти меня.

Зилла разложила вокруг себя по камню ворох белых юбок. На ней была широкополая соломенная шляпка с синими лентами, отбрасывающими блики на ее прямые, блестящие черные волосы, и на шее – фермуар на синей ленточке. Для Мэттью Мэддокса она была самой прекрасной, самой желанной и – для него – самой недосягаемой женщиной на свете.

– Что стряслось, Мэтт? – спросила Зилла.

– С Браном что-то случилось.

Зилла побледнела:

– Откуда ты знаешь? Ты уверен?

– Прошлой ночью я проснулся от резкой, очень острой боли в ноге. Не моей привычной боли. Боли Брана. И он звал меня на помощь.

– Боже милосердный! С ним все будет хорошо?

– Он жив. Он весь день тянулся ко мне.

Зилла спрятала лицо в ладонях, и слова ее получились приглушенными:

– Спасибо, что сказал мне. Ты и Бран – вы всегда были так близки, даже ближе, чем обычно близнецы.

Мэттью кивнул, соглашаясь:

– Да, мы всегда были близки, но после несчастного случая со мной… это ведь именно Бран вернул меня к жизни, Зилла, ты знаешь.

Девушка легко коснулась его плеча:

– Если Бран тяжело ранен, ты понадобишься нам. Как прежде Бран понадобился тебе.

После того несчастного случая, произошедшего пять лет назад, когда лошадь Мэттью налетела на ограду и упала на него, раздробив ему ноги и таз и переломав позвоночник, Бран не выказывал никакой жалости по отношению к брату. Наоборот – он изо всех сил подталкивал близнеца к максимально возможной самостоятельности и не давал ему жалеть себя.

– Но Ролло легко перепрыгивал ограды вдвое выше этой.

– А через эту он не перепрыгнул.

– Бран, за мгновение до того, как он расшибся, там появился жуткий, омерзительный запах…

– Прекрати постоянно возвращаться к этому. Довольно.

Они продолжали повсюду ходить вместе – до самой войны. Но Мэттью, в отличие от Брана, не смог соврать насчет своего возраста и вступить в кавалерию.

– Я жил свою жизнь через Брана, – сказал Зилле Мэттью. – Когда он пошел на войну, он впервые оставил меня. – Потом добавил: – Когда вы с Браном полюбили друг друга, я понял, что мне надо начинать отпускать его, пытаться найти какую-то свою, отдельную жизнь, чтобы освободить его. А отпустить его к тебе было легче, чем к кому бы то ни было, потому что ты всегда обращалась со мной как с полноценным человеком, и я знал, что вы двое не вычеркнете меня из своей жизни.

– Милый Мэтт! Никогда. И ты создал свою собственную жизнь. Ты продаешь свои рассказы и стихи, и я думаю, что они не хуже, чем у Марка Твена.

Мэттью рассмеялся, и этот теплый смех сгладил следы, оставленные на его лице болью.

– Это всего лишь опыты новичка.

– Но издателям они очень нравятся, и моему отцу тоже.

– Я рад. Я ценю мнение доктора Лаукая выше, чем чье бы то ни было.

– А он любит тебя, и Брана, и Гвен, словно вы мои братья и сестра. А твоя мать была мне второй матерью с тех самых пор, как умерла моя мама. Что же касается наших отцов – может, они всего лишь дальние родственники, но в своей любви к Уэльсу они похожи как две капли воды. Мэтт… ты что-нибудь говорил про Брана Гвен или твоим родителям?