Быстроногий олень. Книга 1

Ковалев вышел из-за стола. Янрайцы ждали, что вот он сейчас начнет свою беседу, как обычно, шуткой. Но нет, шутить он, видно, не собирается. Они хорошо знают: когда он собирается шутить, то глаза его делаются лукавыми, с насмешливыми искорками.

В совершенстве владея чукотским языком, секретарь начал свое выступление не громко, не торопясь, сохраняя своеобразие чукотской речи.

— Трудная работа у охотника. Еще ночь совсем, еще не солнце, а звезда полярная светит на небе, а охотник уже запрягает собак, едет на приманки. Ветер холодный дует ему навстречу. Мороз, как волк голодный, за лицо хватает. Но охотник едет, собакам помогает через сугробы нарту тащить. Другой раз пурга его в пути застигает. Валит пурга охотника с ног, дышать не дает, собак в сторону с правильного пути сбивает. Охотник устал. Ноги его подгибаются. Выбилась из сил упряжка. Уже не собаки, а он сам тащит нарту, кашель рвет его грудь.

Охотники слушают внимательно. То, что секретарь говорит об их мужественном, суровом труде так, каким он в действительности является, — им очень нравится.

Да что и говорить, они-то хорошо знают, какой тяжелый, какой опасный их труд. Развесе случалось с ними такого, что приходилось сражаться с медведем один на один, когда в руках было только копье? Разве не приходилось им в открытом море на льдине плавать? Секретарь знает все это. Он видел, не раз видел, как возвращался охотник чуть живой, израненный, разбитый.

А Ковалев продолжал:

— Смелости, ловкости, силы, выносливости много нужно охотнику, тогда лишь будет у него удача. Трудно, очень трудно приходит охотнику удача…

«А все же, почему это он начал говорить, каким трудным наш охотничий промысел является? — приходит мысль то одному, то другому охотнику. — Неспроста все это, что-то скажет скоро особенное…»

— Вот возьмем, к примеру, Пытто, — между тем говорил секретарь. — Знает Пытто, что песец на свежую нерпу хорошо идет. И вот уезжает Пытто на собаках через ледяные торосы моря к открытой воде. Трудно нарту на высокий торос затаскивать. Собаки выбиваются из сил. Пытто выбивается из сил! Как знать, быть может, мелькнет в это время в горячей голове его мысль: «Почему план такой большой! Разве в силах человек столько песцов поймать?!» Но мысль такая, уверен я, только на один миг в голове его появится. Не об этом думает Пытто, о другом, совсем о другом думает Пытто…

Чуть подавшись вперед, Пытто безотрывно смотрит на секретаря и чувствует, что во рту у него почему-то сухо.

— О самом большом, о самом главном думает Пытто. Думает он о том, что там, далеко, у Сталинграда, битва большая идет, что там, далеко, у Сталинграда, среди развалин взорванных бомбами домов, друг его ползет, друг, которого он ни разу не видел в глаза. Не важно, кто он: русский ли, грузин ли, узбек, казах ли. Друг он ему прежде всего потому, что жизнь его, Пытто, защищает, а сам он в любое мгновение может погибнуть от пули, от взрыва снаряда.

Ковалев опять сделал паузу. Уже давно исчезло то спокойное выражение на его лице, которое было вначале; уже не так звучит голос, и темп речи другой. Захватить, зажечь, увлечь за собой людей, которые должны совершить подвиг, разбудить в них силы, о которых они, быть может, и не подозревают, — вот о чем думал Ковалев.

— Трудно охотнику, когда его пальцы к капкану пристывают, — снова заговорил Сергей Яковлевич. — Но посмотрите на бойца… Ползет боец, чтобы взорвать укрепление врага, обдирает о камни руки, ноги, лицо. Пули свистят над бойцом. Все плотнее и плотнее прижимается он к земле. Вот разорвался снаряд. Бойца оглушило. Он ничего не видит, ничего не слышит. Потом приходит в себя. И самая первая мысль его — надо дальше ползти, надо приказ выполнить. И он ползет дальше. И вдруг снова разрыв. Боец ранен в голову, кровь заливает ему глаза. Он вытирает кровь руками и ползет. Силы оставляют его. Ему страшно хочется пить, но он ползет. Снова разрыв, еще раз ранен боец. В ногу. Ему кажется, что больше он не проползет ни одного метра. Хочется тут же оставить тяжелый груз, которым он должен взорвать укрепление врага. Голова кружится, раненая нога не двигается. Но вот боец вспоминает жену, детей, которых защищает он, начинает думать о судьбе всего советского народа, о нашей с вами судьбе, о твоей судьбе, Пытто. И он ползет дальше, скрипит зубами от боли, но ползет.

Уже не один Пытто, а все охотники подаются вперед. Они жадно следят за бойцом, изумленные его силой и выдержкой. И каким пустяком для них теперь кажутся пристывшие к капкану пальцы охотника по сравнению с тем, что происходит с бойцом.

— Еще один взрыв, боец вздрагивает, подымается на ноги и падает мертвым…

— Падает мертвым? — Пытто вскакивает с места.

— Да. Падает мертвым, — подтверждает Ковалев. — Но когда падает один, встает другой и выполняет то, что первому помешала выполнить смерть. Вот так сражаются у Сталинграда советские люди! — Ковалев помолчал, вытер платком напряженное лицо. — А теперь я у вас хочу спросить… Как вы думаете, о чем я у вас хочу спросить?