Быть Джоном Ленноном

Да уж, группа… Они и с названием-то определиться не могли. И Джон предложил новый вариант. Он думал, какое прекрасное имя дал Бадди Холли своим The Crickets — «Сверчки», ну здорово же! — и стал перебирать в голове других насекомых: божьи коровки (нет, по-любому нет), пауки, кузнечики, и вдруг… «Меня осенило: жуки! Только вместо правильного написания, beetles, я нарочно написал его Beatles — так, в шутку, вроде как связь с бит-музыкой, ритмом[21]…» — позже будет рассказывать он. Вот так бывшие The Quarry Men, Rainbow Boys, Johnny and the Moondogs обрели имя, под которым их узнал мир, — The Beatles.

Теперь у них появились новое имя и «басуха»; не было только усилителя, способного вытянуть больше одной гитары. Эту проблему решил студенческий комитет по культурно-развлекательным мероприятиям, когда Стюарт и Билл Хэрри убедили их, что усилитель необходим для танцевальных вечеров. Beatles были единственной группой, игравшей на таких вечеринках, а потому очень скоро присвоили его себе… и в лучших пиратских традициях зарождавшегося рок-н-ролла даже не потрудились вернуть.

Прием Стюарта в группу, возможно, казался простым решением вечной проблемы, но создал новую напряженность. У Джона не было монополии на ревность. Пол тоже ревновал. Когда-то был один неразлучный дуэт — Джон и Пит Шоттон. Пит в будущем верно заметит: Джону всегда нужен был друг. Затем появился Пол, и родился дуэт Леннон — Маккартни. За несколько месяцев эта дружба выросла во что-то гораздо большее, чем обмен аккордами и подпевки высоким голосом, которым Пол перекрывал более низкий тембр Джона.

На ту Пасху, в 1960-м, они даже выступали как дуэт в пабе своего знакомого в Кавершеме на юге Англии. Джон и Пол отправились туда автостопом, неделю спали в одной койке и развлекали завсегдатаев, выступая под именем Nerk Twins[22]. Они стали лучшими друзьями и взаимно восхищались друг другом. Джон всегда признавал больший дар Пола к игре и написанию музыки — несмотря на то, что мог порой говорить годами позже, — а Пол восхищался Джоном за его беспримерную отвагу, с которой тот мог высказать все, что на уме, и за талант выразить свою мысль в одной остроумной строчке.

Было и другое. Когда Джон жил в Мендипсе, Пол, иногда заезжая к нему на велосипеде, заставал друга в спальне за пишущей машинкой — тот сочинял очередную бессмыслицу или писал стихи — играл словами и образами в стиле Дилана Томаса и с помощью радиозвезды Стэнли Унвина, который настолько коверкал английский язык, что фразы превращались в чепуху и заумь. Джон называл это тарабарщиной — это словечко военных лет он услышал на радио, когда ведущие отпускали шутки насчет туманной канцелярщины в официальных документах. Джон любил молоть языком, любил слова и лозунги и наслаждался тем, что придавал им новый облик и сплетал из их значений все, что хотел. Пол, изучавший в школе английскую литературу и считавший себя эстетом, был впечатлен. В какой-то момент двое даже задумали совместную пьесу, но быстро поняли, что не знают, о чем писать, да и вообще им больше нравится заниматься песнями.

Их дружба уже строилась не только на музыке, и, когда в группе появился Стюарт, Пол неизбежно стал чувствовать себя аутсайдером. Вряд ли Стю был виноват — это ведь Джон притащил его в группу. Но Пол чувствовал, что его отодвинули. Это во-первых. А во-вторых, его внутренний перфекционист не мог не слышать фальши в игре нового басиста. Джон тоже слышал эти неверные ноты, но, видимо, утешал себя мыслью, что со временем у Стюарта начнет получаться. Получаться начало, хотя на достойный уровень тот так и не вышел. Но если того требовало дело, Джон мог бесконечно отрицать даже свидетельства собственных ушей.

Когда Пол стал старше, та подростковая ревность его смущала. «Да, с нею я плохо справлялся, — признавался он. — Мы с Джорджем всегда немного ревновали Джона к другим его друзьям. Он был старше… и когда появился Стюарт… нам пришлось отойти на второй план».

И это был не единственный раз, когда Пол счел, что появление новичка грозит его дружбе с Джоном.

За эти месяцы в Гамбьер-террас Джон очень повзрослел. Ему нравилось быть экстравагантным студентом Художественного колледжа, нравилось расхаживать в своем пальто и джинсах-дудочках, и отголоски эпохи битников с ее авангардистской романтикой останутся с ним на всю жизнь.

Ночью серый центр Ливерпуля расцветал. Студенты в те дни сходились в экзотической кофейне «Джакаранда», расположенной поблизости. Ее недавно открыли Аллан Уильямс, тридцатилетний бородач, сын местного танцевального промоутера, и его привлекательная жена Берил, ливерпульская китаянка.

Изначально Джон ходил туда обедать с друзьями по колледжу: они мечтали о грандиозном будущем и о том, как превратят свой город в культурную столицу. Но теперь, поселившись в центре, он стал бывать там со Стюартом, часто в компании Пола и Джорджа. Они проводили время в подвале «Джакаранды», превращенном в небольшой ночной клуб.