Быть Лолитой

На дверце шкафа было зеркало, прямо передо мной, рядом с кроватью. Если бы я наклонилась, то могла бы дотянуться до зеркала кончиками пальцев. Но наклоняться в тот момент было опасно. Я видела, как замерла в отражении. Казалось, все вокруг движется, кроме меня. Свет над головой отключен, но горела лампа у кровати. Комната светилась, погружаясь в темноту и выныривая из нее. Я видела, как он снимает штаны. Он разговаривал все это время, рассказывая мне, что он делает, шаг за шагом, говоря, чтобы я запомнила на следующий раз, что у меня не очень хорошо получается, и он меня научит. Что мне нужно научиться. Такого я не делала с ним прежде. Я пыталась объяснить, но слова не помогали. Он присел на секунду, грубо поцеловал меня, открыв мой рот своим языком и сунул большой палец мне между зубов, а затем запихал свой член; его рука была на моей голове, точно я кукла, а он кукловод. Он стонал и вздыхал, а я говорила себе снова и снова, закрыв глаза: «Не блевани, не блевани, не блевани». Он положил руки мне на щеки и шею, двигая бедрами, так что если я открывала глаза, то видела перед собой свое тело и свой рот с его членом. Он говорил что-то о том, как ему нравится наблюдать, как я это делаю.

Мне казалось, все длится вечность. Наблюдая, как это происходит со мной, я будто смотрела на кого-то другого, это не мое тело, это не он, это не то, как я все представляла в своих фантазиях. Со мной никогда раньше такого не случалось. Вдруг позыв тошноты взял вверх, и я отстранилась, подавшись в сторону. Ник выдохнул и схватился за свой член:

– Что за херня, Эли.

Я выставила руки, чтобы не упасть, мои ладони уперлись в серебристую панель зазеркалья, и в зеркале я увидела, что со мной случилось. Меня стошнило прямо на пол. Угодив в кроличью нору, в которой оказались наши отношения, я не понимала, как очутилась здесь и что не так с этой историей любви. Но я запомнила все, как он и велел.

16

Наверное, был такой момент, когда Пандора открыла ящик и осознала, что натворила. Однако было уже поздно – все беды мира вырвались наружу перед ее глазами, но должен был быть такой момент после этого, когда она поняла свою ошибку. Что обмен – то на это, любопытство на реальность – нечестный. Она не этого хотела. Мне интересно, что она чувствовала, когда все произошло у нее на глазах: панику? страх? стыд? Ей отчаянно хотелось поменять принятое решение? Хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом и спас ее? Или она понимала, что совсем одна, и во всем этом ее вина?

Мы понятия не имеем, о чем думала Лолита, когда решила бросить Гумберта. Набоков писал от лица Гумберта через его дневники, когда тот уже был на суде за убийство. Все, что мы знаем о Долорес Гейз, подернуто дымкой тумана; даже ее имя, Лолита, является его выдумкой. Гумберт никогда не называл ее Долорес. Но все равно – она его бросила. Сбежала. Для него это загадка; конечно же, ее похитил другой мужчина, ею воспользовались, ее заставили. Но в реальности все оказалось не так. Должен был быть момент, когда она поняла: «Я больше не хочу быть с ним», – и предприняла необходимые действия. Убежала, выбралась. Давайте пока не будем обсуждать то, где она в итоге оказалась.

Жаль, я не могу сказать, что тогда настал мой момент, в ту ночь, когда я увидела себя в зеркале. В ту ночь, когда он сказал, что я должна все запомнить. Хотела бы я сказать вам, что это была последняя капля, что я переступила черту, поняла, что все станет лишь хуже, увидела признаки насильственных отношений и разорвала с ним все связи, больше никогда его не видела, обрела свой счастливый конец в Итака. Но это другая история. Останься, читатель.

17

Я провела большую часть семестра, пребывая в шоке. Больше всего на свете хотела доказать себе, что ошибаюсь, доказать всем в своей прежней школе, что они ошибались, считая, что я не могу добиться успеха, а уж тем более закончить обучение. Я писала доклады, читала книги от корки до корки по выходным и мучилась, изучая итальянский. Мне не нравился курс, но Ник убедил меня записаться. Он итальянец и сказал, что будет романтично, если однажды мы съездим в Италию, например на медовый месяц. Хотя на самом деле он не знал итальянский. Итальянский не имел ничего общего с латинским, как я надеялась.

Мое настроение стало ухудшаться. Я никогда не знала точно, когда Ник позвонит, и проводила большинство вечеров в своей комнате, ожидая звонка. У меня стоял маленький телевизор с DVD-приставкой, но кабельного телевидения не было. Я смотрела «Ромео + Джульетту» База Лурмана снова и снова. Специально ни с кем не общалась, не заводила других друзей, помимо соседок. Они слышали, когда мы с Ником ссорились по телефону, видели, как он заходит и выходит из моей комнаты иногда на выходных, но я никогда не отвечала на их вопросы и не сплетничала по вечерам во время поздних ужинов за такос, как остальные. Пожимала плечами: «Он просто парень из моей школы», – отвечала что-то невнятное, что никто не запоминал. Ненавидела врать. Проще было просто молчать.