«Быть может за хребтом Кавказа»

Однако стоит ли о том толковать, если проект вообще не мог быть осуществлен?

Те, кто «позже» Грибоедова на несколько поколений, должны помнить об избытке своего исторического возраста.

Мы пытаемся вмешаться в давние споры о Грибоедове, с чем-то соглашаясь, что-то отвергая.

В научной и художественной литературе встречается несколько «моделей» необыкновенной биографии Александра Сергеевича Грибоедова (каждая из них имеет вариации, порою довольно важные, и мы понимаем, что представляем основные точки зрения довольно упрощенно).

1. Грибоедов-декабрист: до самого конца на Кавказе и в Персии действовал в декабристском духе.

2. Грибоедов-жертва, едва ли не самоубийца: от своих отлепился, к чужим не пристал; после «Горя от ума» не удается создать чего-либо столь же значительного, смысл бытия постепенно теряется.

3. Грибоедов-экспериментатор: сам на себе смело ставит опасный опыт — вступает в компромисс с самодержавием, «во имя дела… готов поступиться своим нравственным престижем в глазах окружающих».

О сходстве и различии Грибоедова с декабристами говорилось в этой работе не раз; теперь надо понять Грибоедова — «жертву» или «экспериментатора».

Как читатель легко мог заметить, автор данной работы не всегда соглашается с Тыняновым: в романе «Смерть Вазир-Мухтара» Грибоедов опережает время, в 1828–1829 гг. живет как бы по мерке 1830–1840-х, когда размежевание интеллигенции и власти уже определилось довольно ясно. Можно сказать, что Тынянов знает ответ задачи, которую Грибоедову не довелось решить («Блажен, кто праздник жизни рано оставил…»). Тынянов знает, чувствует, что, если бы Грибоедов не погиб в Тегеране, ему в следующие годы и десятилетия пришлось бы очень нелегко. Опять рискованное что было бы… Но по аналогии с многими другими судьбами можем вообразить вероятную биографию поэта, если б он уцелел в Персии.

Либо — служба (посол, губернатор или что-нибудь в этом роде; никакой самостоятельной роли на Кавказе, конечно бы, не дали); служба, которую не хуже бы исполнили обыкновенные, не столь гениальные николаевские чиновники (как это, например, видно по воспоминаниям и переписке преемника Грибоедова в Тегеране графа И. О. Симонича).

Либо — постепенная опала, ермоловская судьба. Лишний человек… «Правительство против них […] Народ не с ними, или, по крайней мере, он совершенно чужой; если он и недоволен, то совсем не тем, чем они недовольны […] Почва пропадала под ногами; поневоле в таком недоумении приходилось в самом деле идти на службу или сложить руки и сделаться лишними, праздными» [Герцен, т. XIV, с. 320].

Выручить Грибоедова в будущем могло бы только творчество, новое «Горе от ума», однако здесь мы от гипотез воздержимся. Повторим только, что Тынянов «сгустил» те облака, которые уже были, клубились возле Грибоедова, но еще не настолько проявились, чтобы погубить. Не было еще той осознанной внутренней трагедии поэта, какая обрисована в романе; Грибоедов на самом деле погиб как бы в ее прологе, первом действии (гармонию, сохраненную им до последнего часа, тонко почувствовал Пушкин, рассуждая о том на страницах «Путешествия в Арзрум»).

Тынянов угадал, преувеличивая, на что имел художественное право как автор романа, и поэтому он все же много ближе к истине, чем его оппоненты.

А. Лебедев сконструировал фантастическую модель, забывая известное научное правило, что путем достаточно сложного построения можно доказать что угодно, а потому следует сначала испытать более простые гипотезы. Идея «компромисса-эксперимента» — гипотеза искусственная, сложная и отрицаемая более простыми объяснениями. К тому же она не имеет исторической основы. Если «формула Тынянова» — это некоторый обгон времени, но обгон, вводящий в роман то, что действительно уже было, существовало при Грибоедове и только выявилось сильнее, резче после него, то Лебедев не в романе, а в сочинении куда более строгого жанра наделяет своего героя чертами, совершенно выпадающими из реальной истории. Какое значение имеет эксперимент («компромисс с властью»), если он не в «природе вещей»; если он не только после Грибоедова не повторится, но даже никем не будет замечен в общественной жизни последующих десятилетий? Самые умеренные по своим политическим воззрениям писатели 1830–1890-х годов (мы говорим о таких крупных мастерах, как Тютчев, Фет, поздний Достоевский) никогда не мыслили себя в состоянии того компромисса с самодержавием, какой приписан Грибоедову в книге Лебедева (служба — это еще не идея; компромисс же — идея, признание).