«Быть может за хребтом Кавказа»

Позже царская администрация не раз убедится, сколь трудно или просто невозможно внедрить «понятия XIX века» в древний феодально-патриархальный быт; так, однажды властям пришло в голову заменить в Грузии традиционных выборных сельских старост присланными полицейскими чиновниками. Однако вскоре открылось, что новые, современные, крепко апробированные в Москве и Петербурге полицейские принципы на Кавказе «не срабатывают»: крестьяне привыкли слушаться выборного старосту и не понимают, зачем нужен пристав со стороны, зачастую и языка местного не знающий… Самодержавие не могло допустить, чтобы полицейский механизм отказал, и пришлось вернуться к старинному способу — выборным старостам; неблагодарным же поселянам, никак не желавшим сменить свою патриархальность, было объявлено: «…уезды по дикости нравов и низкой степени гражданственности жителей, не приготовившиеся еще принять общих начал гражданского управления, переименовать в округа и вверить управление особым военным штаб-офицерам» [ЦГИА, ф. 1018, оп. 3, № 235, л. 27]. Иначе говоря, на горцев махнули рукой; наверху будут военные власти, на местах — патриархальные.

«Отторжение» — как при пересадке чуждых органов.

Правивший после Паскевича генерал-губернатор Розен возражал даже против статистического описания Кавказа (дескать, европейскими методами нельзя суммировать местные обстоятельства: тут он, конечно, ошибался). Возражая, Розен, между прочим, бросил фразу: «К описанию сему можно бы приступить не ранее, как спустя лет тридцать […], что было бы весьма полезно, если бы осуществился проект Грибоедова и Завилейского об учреждении в Закавказье компании. […] Тогда были бы здесь Северо-Американские штаты, были бы свои негры, в особенности если бы правительство отдало им 120 тысяч десятин земли, как они предлагали» [Кол. политика, с. 245].

Розен, кажется, предлагает нарочитый парадокс, пугая собеседников: если бы осуществился грибоедовский проект, тогда Закавказье было бы столь перевернуто, что походило бы на рабовладельческие штаты, и только в этом случае уж, пожалуй, можно было бы кое-что переписать и сосчитать…

Суждения Розена, между прочим, вызвали недоумение И. Калиновского, чиновника министерства финансов (бывшего начальника Грузинской казенной экспедиции), который 16 марта 1833 г. докладывал члену Совета министерства И. М. Ореусу о «странном» скепсисе главнокомандующего: «Неоднократные расспросы Розена о том, где находится теперь проект компании, составленный Грибоедовым и Завилейским, и потом слова его, что описание края было бы полезно тогда, когда проект сей приведен был в действие, доказывает ясно, что в мнении его должно быть основание, по которому находит он отношение между сими двумя делами» [там же, с. 246].

Не с этими ли суждениями Розена связано его стремление раздобыть текст грибоедовского проекта и появление на свет «второй редакции» замечаний М. С. Жуковского, опубликованной О. П. Марковой?

Лев Толстой очень любил рассуждать о бессилии «всемогущего» государства перевернуть сложившийся естественный порядок (пример — Павел I, которого убили за такую попытку), так же как о напрасных надеждах утопистов облагодетельствовать человечество вопреки его воле.

«Нельзя освободить людей внешне более, чем они свободны изнутри» (фраза Герцена, неоднократно цитированная Л. Н. Толстым).

Размышляя о судьбе торговой компании 1831 г. и ее непроданных акциях, наблюдая, сколь невозможно даже для всесильной власти переселить из России за Кавказ десятки тысяч людей, размышляя над всем этим, убеждаемся непреложно:

Грибоедов и Завилейский предлагали в 1828 г. утопию совершенно неосуществимую, во-первых, при тогдашнем уровне российского капитализма; во-вторых, при тогдашнем положении в Закавказье.

Возможно, Грибоедов сам уже чувствовал, что его идеи чем грандиознее, тем невозможнее: «Я не уверен, что выпутаюсь из всех дел, которые на мне лежат; многие другие исполнили бы их сто тысяч раз лучше» [Гр., т. III, с. 231, подл. на франц. яз.].

Он знал жизнь России дворянской, знал Россию народную, понимал Кавказ… Однако меньше всего представлял Россию купеческую, буржуазную. Ее еще не успел открыть Александр Николаевич Островский. Вспомним, что в литературе, истории часто толкуют про две Москвы — Грибоедова, Островского…

«Москву Островского» Грибоедов не знал.

Не мог все-таки вообразить автор «Горя от ума», что ни один московский купец не дрогнет, узнав про столь выгодную, казалось бы, Закавказскую компанию.