«Быть может за хребтом Кавказа»

Буржуазия, буржуазность, третье сословие — все это было довольно чуждо высокой российской словесности XVIII — первой половины XIX в. Купец, торговец, предприниматель, инженер, другие типы, представляющие все разнообразие буржуазного мира, — в русской литературе их пока что едва замечают. (Автор благодарен В. П. Смилге за ряд важных соображений на эту тему.) Инженер Германн в «Пиковой даме» Пушкина, «приобретатель» Чичиков в «Мертвых душах», много позднее — Штольц в «Обломове»… К подобным людям великие мастера относятся весьма и весьма настороженно, даже если смутно ощущают, что за ними будущее. Пушкин при его гениальной исторической интуиции меньше всего, к примеру, ценит в любезном прадеде Абраме Петровиче Ганнибале его инженерные познания, успехи в должности генерал-инженера России; инженер — это нечто чуждое, инородное, «плебейское»…

Относительная небуржуазность, наверное, одна из самых приметных особенностей российской жизни. Особенность и притягательная (широчайший размах, нелюбовь к «немецкому скопидомству», презрение к лишениям), особенность и тягостная (социально-экономическая отсталость, неумение и нежелание считать, разумно сводить концы с концами, вынужденные героические усилия вместо спокойной рациональной работы).

Небуржуазность — когда верхи и народ резко противостоят друг другу и между ними почти нет «смягчающей рессоры» третьего сословия.

С небуржуазностью во многом связана особая «прозрачность» российского воздуха, когда жизнь низов отчетливо видна лучшим людям из высшего сословия, — и отсюда возможность, необходимость появления зоркой, глубокой литературы.

И отсюда же — от слишком ясного воздуха, сбивающего перспективу, — возможность необыкновенных утопий, которые при всех отличиях не будут принимать во внимание реальный уровень развития, неразвитость буржуазных отношений.

Через полвека после Грибоедова народники преувеличат российскую небуржуазность и замыслят вообще проскочить мимо капитализма.

За полвека до народников Грибоедов, наоборот, попытался проектом феодально-капиталистической монополии с привлечением российских купеческих капиталов эту буржуазность использовать, явно переоценивая ее зрелость.

Пройдет несколько десятилетий, прежде чем окрепший российский буржуа вкупе с местным и иностранным капиталом двинется за Кавказский хребет: «Экономическое завоевание Кавказа […] совершилось гораздо позднее политического» [Ленин, с. 520].

Грибоедов не знал, не представлял некоторые важные грани российской жизни, за что подвергся 70 лет спустя критике острой, несправедливой, но притом талантливо улавливающей некоторую истину (которая, впрочем, тут же утапливается в пристрастии).

Приведем эти критические строки по исследованию современных литературоведов, изучавших отклики 1900-х годов на жизнь и творчество Грибоедова:

«В статье, написанной по поводу представления „Горя от ума“ в Кисловодском театре, Розанов, с обычным для него лукаво-ироническим пафосом и парадоксальным ходом мысли, противопоставлял грибоедовскую идею „ума“ идее почвы, „земли“, „полной жизни“ […] Комедия движется на паркете, — полагает Розанов, и ее беспримерно изящный словесный сгиб есть именно словесная кадриль, с чудным волшебством проходимая по навощенному полу, и которая оборвется, не нужна, невозможна, как только вы уберете это условие паркета под нею. Розанову, влюбленному в органическую жизнь, прочные устои и традиции, которые уже стали ломаться в начале века под напором общественных потрясений, комедия Грибоедова представлялась в конечном счете неглубоким, ограниченным в своем значении произведением — „обучающим“, а не „просвещающим“, — сводилась лишь к безукоризненным „узорам пера“. Непонимание глубинных основ жизни, „общества в его историческом сложении“ сыграло, по мнению Розанова, трагическую роль и в судьбе самого Грибоедова: гибель писателя он объяснял тем, что Грибоедов „продолжал мыслить и действовать в Тегеране, как бы в Петербурге“, не считался с обычаями и нормами восточного бытового уклада и тем навлек на себя дикую расправу» [Долгополов, Лавров, с. 121].

В литературе встречаются фразы о «грибоедовской утопии» и в том смысле, что писатель-дипломат недооценивал косность самодержавия, вероятное противодействие Паскевича и Николая.

Думаем, что как раз своих начальников Грибоедов хорошо понимал; конечно, рисковал, предлагая слишком уж могучее «государство в государстве», но ведь правил же целым краем «проконсул» Ермолов — империя не проигрывала…

Грибоедов вообразил утопию — огромную, хорошо продуманную, интересную, совершенно неосуществимую. «Высокие мысли бродят и мчат далеко за обыкновенные пределы пошлых опытов».

Очень просто на исходе XX столетия, после полутора веков грибоедовского триумфа, оправдать, найти еще доводы за автора проекта и против его критиков, недоброжелателей.

Можно также и упрекнуть автора «Горя от ума», еще и еще раз порассуждать, что, если бы проект компании был принят, полились бы пот, слезы и кровь десятков тысяч мужиков российских, грузин, армян, азербайджанцев.