Быть мужчиной

Очень похожие, но с акцентами в разных местах — вот в чем состояла, с их точки зрения, простая и четкая красота их союза. Как-то раз в начале их отношений, лежа голышом на матрасе в его квартире в Ист-Виллидж, она стала вслух оценивать степень их совместимости, а он выслушал, согласился, а потом сформулировал так: Софи окружающим кажется милой славной девушкой, которая все делает правильно, но на самом деле она любит нарушать правила и сквернословить и у нее есть своя темная сторона, а вот он, Эзра, всем кажется угрюмым и сомнительным типом с проблемами, но на самом деле дружелюбный и вполне милый. Кроме того, у них в семьях примерно одинаковое количество родственников пережило Холокост, примерно одинаковое количество жило в Израиле, у обоих мать родилась в Европе, а отец только-только успел родиться в Америке и до Рейгана голосовал за республиканцев; оба выросли со строжайшим запретом на брак с гоем и на любой провал — то есть оба они были продуктом одного и того же гордого, закоснелого, вспыльчивого, тревожного, утешающего, всепоглощающего племенного сознания, но мать Софи, недовольная ограничениями своего послевоенного ортодоксально-иудейского детства в Северном Лондоне, послала дочь учиться в государственную школу в Рослине, а его, Эзру, отправили в ешиву, откуда впоследствии он был исключен.

Кроме того, оба они хотели того, чего их семьи, столько в жизни повидавшие, еще не видали: выбрать в качестве призвания не заработать на жизнь, не получить много денег, не добиться измеримого успеха — а заниматься искусством.

«Пазолини!» — повторил я, когда Софи упомянула эту деталь. Она лежала на своем лежаке, укрытая грязным вытертым синим одеялом и смотрела, как дождь капает в ржавую переполненную железную бочку. Я забыл это имя, я к тому моменту успел забыть образы большинства виденных мною когда-то фильмов. Но Софи помнила их все. Она в состоянии была подробно описывать целые сцены, свет, ракурсы съемки, даже реплики актеров, и когда она прокручивала эти фильмы, ее серо-лиловые глаза смягчались, будто она снова смотрела их на экране из самодельных палаток, разрушающихся стен и грязного неба, исчерченного проводами. Те, кто оказывался рядом, кто стоял вместе с нами в очереди за пакетами еды, прививками или коробками с соком, которые могли привезти, а могли бы и не привезти, затихали и тоже слушали, и хотя я никак не могу это доказать, хочу все-таки сказать, что фильмы, которые она создавала у нас в сознании своим волшебным фонарем из слов, достигали более высокой формы своего существования, даже высочайшей, поскольку всего остального, кроме слов, они были лишены.

В начале нулевых я довольно часто встречал Софи, а заодно и Эзру, на ужинах, на вечеринках у друзей или на приемах, устраиваемых учреждениями, на которые теперь работали эти друзья. Потом, где-то через пару лет после 11 сентября, я переехал в Лондон по работе и потерял контакт с Софи. Они с Эзрой до сих пор были вместе; я помню, в какой-то момент мне рассказали, мол, они обручились и рано или поздно сыграют свадьбу в доме ее семьи на Лонг-Айленде. Наверное, тогда я уже перестал о ней мечтать. Тогда уже казалось, что все правильно: что эти двое, так удачно встретившиеся, так подходящие друг другу и симметричные, первыми пойдут дальше, ко все еще далекому горизонту взрослой жизни, где рано или поздно всем нам суждено пристать к берегу родительства. Однако шло время, а на свадьбу никого не звали, потом другие наши знакомые стали жениться, потом стали рождаться дети, иногда даже у тех, от кого уж никак не ожидаешь нуклеарной семейной жизни, а потом как-то раз я приехал в Нью-Йорк на праздники, повидался с друзьями, с которыми еще поддерживал контакт, и от них наконец услышал, что Софи с Эзрой разошлись.