Быть мужчиной

Я вспомнила об этом дне несколько недель спустя, когда один из домашних тестов показал, что я беременна. Я сделала тест дважды, потому что первый раз, когда в окошечке появилась розовая полоска, я не могла в это поверить, хотя у меня никогда не запаздывают месячные. Несколько дней я ничего не говорила Виктору. Я ходила на работу и водила экскурсии, зная, что во мне возникает что-то крошечное, что настойчиво пробивается и растет, пока однажды не вырвется наружу и не скажет нам то, чего мы все это время не знали, чего нам не хватало, о чем оставалось только гадать. Маленькое существо, которому есть что сказать, которое сможет предсказать будущее. Наверное, небольшое окно возможности и существовало в те молчаливые дни, когда я держала этот секрет при себе, но мне ни разу не пришло в голову избавиться от ребенка. В долгие месяцы беременности, прежде чем я стала слишком тяжелой, чтобы дойти до парка, я часто стояла у ограды и смотрела на бегунов на дорожке. Во мне жила крошечная необъяснимая надежда, что если я достаточно долго буду за ними наблюдать, то мой ребенок сможет принадлежать к их расе, иметь непобедимые легкие и иммунитет к тому, что содержалось в воздухе, что вело нас к пьянству и окрашивало небо на закате.

Однажды по пути туда я прошла мимо человека в противогазе — непонятно, мужчина это был или женщина. Может, это была шутка, а может, этот человек не доверял мэру, или просто привык носить противогаз, и ему даже понравилось, и теперь не хотелось снова ходить с голым лицом, открытым любому воздействию.

«Amour»

Я знал ее в молодости, а потом надолго потерял с ней контакт и вдруг снова увидел в лагере для беженцев. Иногда страдание меняет человеческие лица до неузнаваемости, но в некоторых есть нечто, какая-то главная черта, наверное, которую не меняют и не искажают ни время, ни потеря родного дома, ни любая боль. У Софи были глаза густого серого цвета, которые иногда, при определенной погоде, казались почти лиловыми. Заметив впервые ее худую фигуру в очереди, змеившейся вдоль ограждения из проволочной сетки, я не вспомнил, как ее зовут, не вспомнил даже, в какую из обрывочных эпох своей жизни я ее встречал, но глаза эти узнал. Потом я услышал ее голос и вспомнил, а за то короткое время, на которое пересеклись наши пути, она рассказала мне то, чего я вспомнить не мог или никогда не знал.

Тогда, в прошлом, Софи была не одна, и пусть прошло столько лет, случилось столько крушений и распадов, какой-то частью своего сознания я все ожидал, что из переплетения проулков вот-вот вылетит Эзра, кутаясь в какое-то ужасное длинное пальто, со встрепанной бородой, типичный безумный талмудист с буханкой хлеба или банкой, которую он выменял, выпросил или еще каким-то эзровским способом раздобыл. Мне всегда нравилась Софи, и я завидовал тому, что она ему досталась. И завидовал кажущейся неизбежности их единения, тому, как крепко держались их отношения, пока все остальные в нашей компании сходились и расходились, встречались, влюблялись, а потом обнаруживали собственную полупропеченность.