Быть собой: новая теория сознания

Кто-то в техноэкстазе видит стремительное наступление сингулярности, того самого переломного исторического момента, когда ИИ должен вырваться за пределы нашего понимания и контроля. В постсингулярном мире преобладать будут сознательные машины и симуляторы предков. Углеродная форма жизни, то есть мы, окажется в упадке, наши золотые дни будут позади.

Даже не обладая особым социологическим видением, можно догадаться, как кружит голову это зрелище нашей технологической элите, предстающей в нем главным двигателем беспрецедентного переворота, дарующего человечеству бессмертие. Вот что происходит, когда человеческая исключительность хлещет через край. В таком случае вся шумиха вокруг машинного сознания говорит о растущем желании отмежеваться от нашей биологической природы и эволюционного наследия.

Если смотреть с точки зрения концепции животного-машины, картина будет отличаться от нарисованной выше почти во всех отношениях. Как мы уже знаем, согласно моей теории, совокупность человеческого опыта и психической жизни возникает благодаря, а не вопреки нашей природе самоподдерживающихся биологических организмов, которым важно и дальше оставаться в живых. Это представление о сознании и человеческой природе не исключает вероятности появления сознательных машин, но гасит подогреваемый техноэкстазом ажиотаж вокруг грядущего «уже почти вот-вот» пришествия чувствительных компьютеров, который питает наши страхи и не дает спокойно спать по ночам. С точки зрения концепции животного-машины наши неустанные попытки разобраться в сути сознания все больше погружают нас в природу, а не отдаляют от нее.

Именно так и должно быть.

Эпилог

Хочу обрести контроль,

Я хочу идеальное тело,

Я хочу безупречную душу.

Radiohead. Creep (1992)

В январе 2019 г. я впервые увидел своими глазами живой человеческий мозг. Всего через 20 с лишним лет работы в области изучения сознания, спустя 10 лет существования нашей лаборатории в Сассексе и по прошествии трех лет после того, как я сам побывал в небытии под общим наркозом, — с рассказа об этом я начал книгу. Но глядя на едва заметно пульсирующую светло-серую поверхность коры, пронизанную сетью тонких темно-красных вен, я по-прежнему не мог представить, что этот сгусток способен рождать целую вселенную мыслей, чувств, ощущений — целую жизнь, полностью проживаемую от первого лица. Всецело проникнуться этим глубочайшим благоговением не давала некстати вспомнившаяся старая шутка о том, что пересадка мозга — это единственная операция, в которой лучше быть донором, чем реципиентом.

Возможность наконец увидеть мозг собственными глазами мне предоставил Майкл Картер, детский нейрохирург из Бристольской королевской детской больницы, находящейся на западе Англии. Майкл пригласил меня понаблюдать за одной из самых драматичных нейрохирургических операций из всех возможных. Оперировать предстояло шестилетнего мальчика, который с рождения страдал тяжелой формой эпилепсии — источником приступов выступало правое полушарие коры, сильно поврежденное во время преждевременных родов. Поскольку никакие стандартные противосудорожные средства не помогали, оставалось одно — обратиться к нейрохирургии и провести гемисферотомию.

Суть этой операции — полное нейронное отключение вышедшего из строя правого полушария. Хирург проникает в мозг с правой стороны, проводит «резекцию» (удаление) височной доли, а затем перерезает все пучки связей — тракты белого вещества, которые соединяют правое полушарие с остальными частями мозга и организма. Изолированное полушарие остается в черепе, кровоснабжение у него сохраняется, и оно существует дальше как живой, но обособленный остров коры[393]. Такая операция — экстремальный вариант более известной широкой публике операции по разделению полушарий, предполагающий, что полное нейронное отсоединение помешает электрическим бурям, зарождающимся в поврежденном правом полушарии, распространяться на остальные области мозга. Если прооперировать больного в юном возрасте, когда мозг еще достаточно пластичен, второе полушарие успеет взять на себя почти всю или даже всю нагрузку. Хотя операция довольно радикальна и каждый случай индивидуален, исход обычно бывает благоприятным.