Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер

Целан написал его через три месяца после освобождения Аушвица. Это стихотворение стоит в одном ряду с другими свидетельствами – Примо Леви, Эли Визеля и Шарлотты Дельбо. И меняет того или ту, кто его читает.

В Германии «Письма и дневники» Рильке опубликовали в 1942 году, уже после его смерти. Его Германия – это страна девушек и роз, сказок и преображений. Рильке – наследник Гофмана и переводчик русских сказок, он читал Гоголя и путешествовал из вымысла в вымысел, из языка в язык, а маяком ему служила Лу Андреас-Саломе, та, которую сестра Ницше, войдя в июле 1933 года в Ассоциацию нацистских писателей, назовет «финской еврейкой»[11]. 1942 год – это год триумфа Третьего рейха, год максимального роста его территории. На что рассчитывало издательство «Инзель»? Может быть, они хотели дать голос кому-то, кроме хора нацистов? Или укрепить представление читателей о вечной, здоровой, свежей, гетеросексуальной Германии, полной лесов, дев и розариев?

о твои золотые косы Маргарита
пепельные твои Суламифь[12]
‹…›

От Целана к Рильке тянется меридиан. Меридианы расчерчивают планету. Из точки «Рильке» в точку «Целан» перекинулся мост через Германию. Они переводят немецкий язык на другой немецкий. Уносят немецкий туда, где его можно спасти. Рильке, рожденный в Чехословакии, в Праге, в Богемии, в 1875 году; Целан, рожденный в Румынии, в Черновицах, в Буковине в 1920-м. Между Рильке и Целаном – то, что случилось. Так Целан называл уничтожение евреев в Европе. За разделившие их годы в Германии изменилась сама смерть.

⁂

Рильке так увидел Паулу в ее мастерской: «Прекрасная и тонкая, цвела молодая лилия ‹…›. К этому мигу в вечности вела долгая дорога, конца которой никто из нас не видел. Мы смотрели друг на друга, остолбенев, трепеща, словно два существа, обнаружившие вдруг себя перед дверью, за которой – Бог… Я спасся, сбежав в пустоши».

Спасаясь, Рильке наткнулся на Клару. «Гибкость Клары, этого зеленого сияющего тростника ‹…›, была так невыразимо чиста, что любой из нас, оставаясь наедине с собой, был захвачен этим видением и тонул в нем полностью».

Для Рильке встреча с женщиной – это путешествие к неизведанному. Он взмывает вверх, будто аэроплан. Отдается во власть чего-то, что гораздо сильнее его – во власть неба, во власть красоты. Он низвергается ввысь.

Паула, Клара, Райнер Мария. Вальсируют в пустошах, чертят ведьмины круги. Вновь ощутив почву под ногами, Рильке чувствует благоговение. Слово fromm[13] часто выходит из-под его пера; использует его и Паула. Это слово – признак эпохи, 1900 года, их великой молодости. Паула и Рильке приносят в Ворпсведе fromm, с бременскими и пражскими ветрами. Они освободили благоговение из религиозной клетки, они снова сделали его детским, заветным. Благоговение позволяет им видеть незримое.

Нас меняют те, кого мы встречаем. Каждый вписывает свою страницу. Мы учимся говорить словами, которыми одаривают нас те, кого мы любим. Когда Рильке снова встречает Паулу, «в ее голосе – переливы волнистого шелка».

⁂

Паула пишет Рильке, возмущаясь эстетикой смерти, пропитавшей современную им культуру: «Вы позволите мне высказать эту точку зрения, не правда ли? В сущности, я прошу Вас позволить мне всё».

⁂

Я называю ее Паулой, а его – Рильке. У меня не выходит назвать его Райнером Марией. Ну а она – как назвать ее? «Модерзон-Беккер», по фамилии будущего супруга, как ее указывают в каталогах? «Беккер-Модерзон», как в ее Бременском музее? Беккер, по ее детской, девичьей фамилии, по фамилии отца?

«Простая и почтенная фамилия Беккер» очень популярна в Германии. Паула Беккер – это имя девочки, отец которой носил фамилию Беккер, а ее саму назвали Паулой.

У женщин нет фамилий – только имена. Они будто бы берут фамилии в долг, для них это непостоянный, эфемерный признак. Они находят опору в чем-то другом. И то, как они утверждают себя в этом мире, их «пребывание здесь», их творчество, их подпись – всё носит эту печать. В мужской мир они проникают со взломом.

⁂

Клара и лебеди. Долгие разговоры о театре[14]. Кларины воспоминания о детстве. Рильке задумывает остаться в Ворпсведе, чтобы, как она, прочувствовать все времена года. Волосы Паулы цвета неба, цвета янтарно-желтого вечера. Запыхавшаяся Клара на велосипеде. «Я давно подаю ему знаки».

Посмотрите на Рильке, который машет, стоя в обитой алым бархатом коляске, полной «огромных подсолнухов, левкоев и красных георгинов с кружевной каймой», сам – точно выбившийся из букета стебель. Взгляните, как эти чародеи мастерят целый мир из цветов и гирлянд. Накануне Клара короновала его венком из вереска. Теперь он сжимает корону в руках. «Напротив меня сидела светловолосая художница под дивной парижской шляпкой». А под шляпкой – глаза, будто распустившиеся розы. По спирали – от одной девушки к другой, красные розы и белые лилии, а в венчиках лепестков – живые сердца. Этой осенью роз было вдоволь…