Бывшая

— О, а ты что здесь делаешь? — равнодушно чиркнув по мне взглядом, Макар снимает туфли, проходит мимо, разговаривая со мной издалека, — а мать где? С девочками всё нормально? Она звонила, сразу не услышал, а потом не стал перезванивать, чтобы не перебудить весь дом.

Я не отвечаю, разуваюсь и машинально иду за ним, застываю на входе в кухню, разглядываю его. Макар смотрится просто отлично. Так, как и должен выглядеть тридцатичетырехлетний преуспевающий красивый мужчина, довольный своей жизнью. Кажется, у него всё прекрасно, кожа будто блестит, нет намека на усталость или раздражение. На нём серый костюм, белая рубашка, стрижка, словно только что из салона, легкая аккуратная щетина. Макар всегда следил за своим телом, а сейчас, кажется, стал ещё шире в плечах. А мне становится стыдно за джинсы и простой свитер, небрежный хвост на голове.

Он скидывает пиджак, вешает его на стул, я не справляюсь с собой и жадно разглядываю твердую грудь, обтянутую белоснежной хлопковой тканью, ему очень идет. Ворот рубашки расст?гнут. Мой бывший выглядит довольным, спокойным и весёлым. И каким-то удовлетворенным, что ли. Встреча со мной приносит ему стеснение, но не вызывает особого беспокойства. Наверное, он хотел принять душ и лечь спать, завтра на работу, а из-за меня вынужден стоять на кухне и разговаривать. Так бывает, когда в твою квартиру неожиданно приходит кто-то чужой, без приглашения, и ты вроде бы не можешь его выгнать, но и предлагать что-то из-за банального гостеприимства не хочется. Макар совершенно спокоен.

В отличие от меня, испытывающей чувство трепета по поводу нашей встречи. Когда он вот так, в метре от меня, моё сердце просто скулит от боли.

— Твоей маме стало плохо, — выталкиваю из себя слова, — я помогла, девочек уложила.

Макар резко разворачивается, в синих глазах вспыхивает беспокойство за мать.

— А сейчас как она? — потирает подбородок, мельком взглянув на меня, снова отворачивается, опирается двумя руками на стул и смотрит в стену перед собой.

— Всё хорошо, давление спало, ей намного лучше. Если хочешь, — бешеный пульс не дает говорить уверенно, он выбивает из меня дух, и я произношу фразы сипло, как будто пробежала километр. — Я могу помочь, если нужно что-то ещё, то…

— Слушай, спасибо тебе, — наклоняется к пиджаку, трясёт полы, нащупывая внутренний карман, достаёт бумажник и идёт ко мне, проявляя искреннюю благодарность.

Моё сердце останавливается и не желает больше биться, по телу пробегает противная дрожь отвращения к самой себе. Макар привычно улыбается и достает из бумажника несколько крупных купюр.

— Спасибо тебе, — повторяет, протягивая мне деньги. — Мир держится не на китах, а на людской доброте.

Привычно шутит, как и всегда. Улыбается.

А мне кажется, что пол уходит из-под моих ног, взглядом черчу зигзаги по широкой крепкой груди бывшего мужа. Ничего не понимаю. Он пытается дать мне денег, как чужому человеку, как пришедшей по найму няне? Я даже отказаться не могу, настолько мне плохо. Макар останавливается в метре от меня. Всё ещё держит руку протянутой, а я взглядом утыкаюсь в его кадык, затем, полоснув выше по крупной мужской шее, замечаю небольшой засос. Он совсем свежий, ещё не успел налиться фиолетовым полностью. Очевидно, его оставила та, с кем он только что был на свидании.

Я не могу оторвать взгляда от этого расползающегося розовыми оттенками пятнышка на коже. Перед глазами вспыхивают картинки того, как она сидит у него на коленях и целует его губы, затем подбородок, шею… Страстно засасывает кожу, возбуждая его. Слёзы душат меня по новой. Пячусь к двери, машинально наклоняюсь, проталкиваю ноги в кроссовки.

— Варь, да ты не стесняйся, бери, — безразлично настаивает на своём мой бывший муж.

— Спасибо, мне не нужно, — хриплю, отделяя каждое слово паузой, едва шевеля пересохшими губами и облизывая их одеревеневшим языком.

«Хреновая же ты актриса, Варвара», — произношу про себя и выскальзываю в подъезд, аккуратно закрывая за собой дверь. Не хлопаю, чтобы не разбудить девочек. Да и не могу я, сил на это просто нет. Спускаюсь без лифта, наощупь бреду вниз по ступеням элитной многоэтажки. Ревность, боль, досада настолько ослепляют меня, что, оказавшись на улице, я только через несколько секунд понимаю — я настолько сильно реву, что слёзы текут ручьём и щёки вмиг становятся пунцовыми. Я одна посреди улицы, снова тратиться на такси не могу, автобусы уже не ходят, мне нужно вернуться к сестре, туда, где меня тоже никто не ждёт, но больше мне идти некуда.

Глава 8

Варя