Cага о Бельфлёрах

Аккуратный и методичный в своих экспериментах, он всегда вызывал к себе уважение — ребенок, которому на вид (по крайней мере, издалека) не дашь больше десяти, в белом лабораторном халате до колен, с коротко остриженными, подбритыми на затылке волосами, в очках с толстыми стеклами, примостившихся на носу так ловко, словно он в них родился, — даже когда он делал что-то запрещенное, чем выводил из себя мать. Мучить насекомых ему запрещалось, и тем не менее он продолжал их препарировать, хотя его интерес к биологии постепенно угас, уступив тяге к звездам. Ему запрещалось экспериментировать со способностями его младшей сестры, которые он называл «силой», и тем не менее он экспериментировал с ними, время от времени пуская в башню, в качестве наблюдателя. Золотко (которая по мнению Бромвел а, обладала «средними» умственными способностями) и даже бойкую, быстро растущую Кристабель (после загадочного и необъяснимого пожара в сарае возле Норочьего ручья она несколько недель ходила подавленная, но все равно проявляла беспокойство и нетерпение, готовая поддеть его в любой момент, стоило ему забыть о преимуществах, которые давал ему выдающийся интеллект. И тем не менее Бромвел нуждался в ней, так как она обладала «умственным развитием чуть выше среднего»), поскольку она произошла от тех же родителей, что и Джермейн, а, следовательно, генетическая предрасположенность может оказаться сходной. Затеяв между тремя девочками карточную игру, он внимательно наблюдал за ней — хотя Кристабель и Золотко считали, что он над ними издевается, заставляя играть в карты с «младенцем», — и подсчитывал, с какой частотой Кристабель выигрывает или выиграла бы, знай она, как разыграть выпавшие ей карты. Он давал Золотку цветную книгу «Основы биологии» и, усадив ее в противоположном углу комнаты, терпеливо выспрашивал у Джермейн, какие картинки видит сейчас ее приемная сестра. Еще он просил Золотко выйти из комнаты и в течение ровно пяти минут смотреть на какой-нибудь отдельный крупный предмет (водонапорную башню, дерево, новую машину), а Джермейн оставалась в комнате, дрыгала ногами и руками, что-то лепетала (нередко пачкая при этом подгузники) и пыталась угадать, что же именно видит сейчас Золотко. Она сжимала и разжимала кулачки, пускала слюну, гулила и визжала, и пол в комнате дрожал — такую силу приобретали ее эмоции, и чаще всего (по подсчетам Бромвела, в восьмидесяти семи процентах случаев) она действительно «видела» предметы, на которые смотрела Золотко. Однажды Джермейн радостно показала на стоящую на подоконнике мензурку, а через пять секунд окно распахнулось и мензурка, упав на пол, разлетелась на осколки. После этого Бромвел велел ей самостоятельно столкнуть такую же мензурку на пол при помощи собственной «силы» и продержал бы так бедняжку бесконечно долго (сам он обладал змеиным терпением, а время для него имело ценность лишь в той мере, в какой помогало раскрыть какую-нибудь тайну, выловить крупицы истины, выплывающие вдруг на поверхность), однако спустя час она взбунтовалась и начала кричать и размахивать ручками, так что Бромвел испугался, что все домочадцы сбегутся на ее крики и вломятся к нему в башню. Тогда Джермейн, в которой он так нуждался, навсегда у него отнимут… И разумеется, один из родителей или сразу оба устроят ему взбучку.

«Не плачь! Всё хорошо! Всё хорошо!» — встревоженно бормотал он.

Одной из его идей было напасть на след исчезнувшей кузины Иоланды (с этого дня минуло уже несколько недель), испробовав с Джермейн разные варианты: зачитывать ей вслух названия деревень, поселков, городков, рек и гор, водить ее ручкой, возможно, завязав перед этим глаза, по расстеленной на полу большой карте… Какой это был бы триумф! Наконец-то родня начнет воспринимать его серьезно — особенно памятуя о бесплодных поисковых операциях и частных детективах, чьи попытки найти Иоланду успехом не увенчались. Но едва услышав имя Иоланды, Джермейн начитала ужасно беспокоиться и отказывалась ему помогать.

— Может, тебе стоит ограничиться экспериментами над мышами и птицами? — уперев руки в бедра, Кристабель оглядела беспорядочно разбросанные по лаборатории вещи. — Помнишь, как ты того бедного щенка располосовал? Я до сих пор забыть не могу. Давай-ка я заберу Джермейн вниз. Она лучше со мной поиграет. Правда, Джермейн?

— Тот щенок родился мертвым, — спокойно парировал Бромвел. — Он был самым слабым в помете и родился мертвым, я не причинял ему боли и не убивал его…

— Тогда взял бы и похоронил его — так нет же, разрезал бедняжке животик и ковырялся внутри! — не уступала Кристабель. — Пошли, Джермейн, пошли, солнышко! В саду так шумно — там сейчас бульдозером землю ровняют, поэтому, может, спустимся к озеру? Или хочешь тут остаться, с ним? Он еще тебя не измучил?

Джермейн молча смотрела на нее.