Cага о Бельфлёрах

В своих странствиях, прежде чем набрести на логово Мэка Генофера и увидеть, что там произошло, Иедидии пришлось лицезреть немало отвратительных сцен. Как-то раз, вступив среди ослепительно-белого дня под сень леса, что высился на болотистой упругой почве, он увидала индейца-каннибала, сидящего у небольшого костра скрестив ноги и с трубкой в зубах, всего покрытого змеиными шкурками — а вокруг него были собраны в небольшие горки человеческие черепа и кости. Да, человеческие, в этом не было никаких сомнений! А шкурки, с ужасом разглядел Иедидия, оказались самыми настоящими живыми змеями: мерзкие твари ползали и шипели, покрывая всё его могучее обнаженное тело. (Змеи заметили приближение Иедидии, но индеец — с пустым взором и бесстрастным лицом — лишь усердно затягивался своей трубкой и смотрел сквозь него.) Еще долгое время перед глазами Иедидии стояла эта адская сцена, еще долго вспоминал он аккуратные горки черепов, и толстых шипящих змей и, пожалуй, особенно — невозмутимость индейца, словно он был изваянием… Разве еще в детстве ему не рассказывали, что каннибалы среди племени ирокезов были истреблены или, по крайней мере, обращены в христианство? Да и как было возможно, чтобы индеец сидел, покрытый живыми змеями?

(Зло, существовавшее среди язычников-индейцев, пришло до появления белого человека — оно существовало до зла, как и до блага, принесенного белым человеком. Оно пришло в мир задолго до самой истории. Возможно, даже до появления Бога.)

А однажды он видел самку оленя, которую травили собаки, свора собак с фермы, заходившиеся в лае и визге, обезумевшие, в конце концов растерзавшие ее — олениху и ее огромное набухшее чрево, в котором она носила детеныша — он родился бы через неделю-другую; Иедидия увидел это и убежал прочь, зажав руками уши, беспрестанно бормоча молитву, которая невольно перерастала в крик: Господь и Владыка, Господь и Владыка, смилуйся…

Но самое необычное, что ему пришлось увидеть, склонившись над темными водами зацветшего пруда, поросшего по берегам рогозом, камышом и ивняком, это странное, бледное, плывущее лицо. Лицо незнакомца, глаза которого были столь бесцветны, что почти неразличимы; и подбородок, безбородый, уходивший в пустоту. Лицо человека — но, казалось, в нем было меньше плоти, чем на черепах индейца-людоеда. Странно было и то, что пруд казался таким непрозрачным, заболоченным, хотя глубины в нем было лишь несколько футов, а питал его подземный ручей. Но Иедидия не мог разглядеть дна. Он видел лишь плавающее, призрачное лицо с узким, словно исчезающим подбородком и беспомощными смазанными глазами — и отшатнулся, с отвращением, но и со страхом.

И вот однажды, безо всякого умысла, он набрел на Лагерь Мэка Генофера и сразу же, в тот миг, когда старик громко поприветствовал его, а собака стала повизгивать, понял, что бедняга пропал, что душа его неприбрана, а его физической оболочкой завладел демон. Какой ужас охватил его, когда он посмотрел старику в глаза и увидел, что это вовсе не его глаза — но очи демона…

— Иедидия! Иедидия Бельфлёр! Это ты?

Он знал, что Генофер был шпионом его отца, ему платили за это, но нашел в своем сердце мужество простить его; в конце концов, месть в руках Господа. Но теперь и сам Генофер был уничтожен, ибо через слезящиеся глаза старика на Иедидию глядело нечто, что человеком не являлось.

— Иедидия Бельфлёр! — ликующе воскликнул демон, еще не осознав, что Иедидия раскусил его. — Вот так сюрприз — ты на этой стороне горы! Ну и видок у тебя. Да и ты ли это, мальчик мой? Как ты изменился! Последнее время глаза стали подводить меня — особенно, когда так ярит солнце. Иедидия! Ты почему не отвечаешь? Небось от жажды, а? Или от голода? Это и впрямь ты, в таком нелепом виде?

И он протянул ему для рукопожатия широкую грязную ладонь, но Иедидия не сходил с места.

— Я узнал тебя, — прошептал он.

Смерть Стэнтона Пима