Cага о Бельфлёрах

Повседневные ее занятия были на удивление банальны: она вышивала, подобно многим пожилым дамам, но у нее не хватало ни усидчивости, ни творческой одаренности, чтобы создавать маленькие шедевры — как тетка Матильда; она поигрывала в кункен, с умеренными ставками; сплетничала о родственниках и соседях, обычно с выражением ленивого изумления. Она восхищалась фарфоровыми изделиями, но не до такой степени, чтобы собрать собственную коллекцию; носила нижнее белье лишь из тончайшего льна (по крайней мере, любила подчеркивать эту особенность) и, конечно, питала отвращение к предметам машинного производства; особенно что касалось кружев. (Все женщины в семье, даже Лея, терпеть не могли машинные кружева, при том что недавно Бельфлёры приобрели фабрику по их производству на реке Олдер.) Вероника была невероятно манерна — даже чересчур: каждый вечер восседала за семейным ужином, словно кол проглотив, изысканно потягивая вино, съедая ложку-другую супа и с нарочитым равнодушием гоняя еду по тарелке — словно сама мысль о хорошем аппетите вызывала у нее отвращение. (Вообще-то в семье давно бытовали шутки о том, как тетя Вероника чревоугодничает у себя в комнате, прежде чем сойти к ужину, чтобы поддержать миф о своей девичьей рассеянности, хотя с годами он утратил всякий смысл — да и охотников потакать ему не осталось.) Отсутствие аппетита у тетушки наглядно опровергалось всей ее массивной, упитанной фигурой, намечающимся вторым подбородком и очевидно превосходным состоянием здоровья. У женщины в таком возрасте!.. — неизменно восклицали все, поражаясь. Впрочем, никто не знал точно, сколько ей лет. Бромвел однажды высчитал, что она должна быть намного старше, чем бабушка Корнелия, следовательно, ей уже перевалило за семьдесят, но всех это так рассмешило, что от обиды мальчик выбежал из комнаты — это был один из редких случаев, когда «наш вундеркинд явно ошибся». Потому что тете Веронике, даже в минуты крайней усталости, нельзя было дать больше пятидесяти; а когда она была в ударе, то и вовсе выглядела на сорок с хвостиком. Ее маленькие невыразительные глазки порой загорались необъяснимым блеском, что, должно быть, означало испытываемое ею загадочной природы удовольствие.

По торжественным случаям она надевала платья с вырезом, и тогда взорам открывалась ее бледная, жирноватая кожа и красивый темный камень в форме сердца на тонкой золотой цепочке, который она носила на шее. Когда ее спрашивали, что это за камень, она скорбно опускала взгляд, касалась его пальцами и после мучительно долгой паузы говорила: это кровавик — подарок первого мужчины, которого она любила, — нет, единственного мужчины (теперь, по прошествии нескольких десятилетий, она была в этом уверена), которого она любила в своей жизни. Черно-зеленый камень с темно-красными вкраплениями в зависимости от освещения то сиял, то тускнел, оттягивая тонкую цепочку; каменное сердце размером с сердце ребенка. Он красивый? Красивый, как вам кажется? — спрашивала она, хмурясь и пытаясь всмотреться в него, упираясь в грудь своим маленьким пухлым подбородком, отчего под ним появлялись складки. Она сама, мол, уже неспособна оценить. Ведь минуло уже много, так много лет с тех пор, как граф Рагнар Норст подарил ей камень!

Конечно, красивый, отвечали ей. Для кровавика.

Норст лично представился Веронике на благотворительном балу в Манхэттене, где присутствовало, как поговаривали, немало персон сомнительной репутации. И хотя у Вероники, тогда привлекательной молодой особы двадцати четырех лет, чьи заплетенные в косы медно-золотистые волосы были уложены короной вокруг головы и которую отличала манера внезапно заливаться смехом, конечно, была компаньонка, да и в любом случае она не позволила бы незнакомцу подойти настолько близко, да еще и дерзко взять ее руку и поднести к губам! — но в первый же миг она ощутила такую безапелляционность и в то же время такую безыскусность его повадки, что просто не могла противиться. На нем был элегантный, пусть и несколько старомодный строгий костюм, он носил эспаньолку, а его смоляные кудри были расчесаны на прямой пробор — граф Рагнар Норст неопределенно представлялся младшим сыном в семье коммерсантов — владельцев международной судоходной компанией, осуществлявшей торговые операции в Новой Гвинее, Патагонии, Береге Слоновой Кости и, конечно, в Вашингтоне и называл себя «поэтом-авантюристом», чьей главной целью было проживать каждый день на всю катушку. После первой встречи у Вероники осталось приятное, но волнующее впечатление: он был хорош собой, но как страстно — и как странно он ей улыбался! И с какой неожиданной горячностью поцеловал ей руку, словно они с Вероникой были старинными, близкими знакомыми…