Cага о Бельфлёрах

Это были отношения вне всяких канонов. Норст внезапно исчезал, посылая ей со слугой лишь небрежную записку с извинениями (всегда — без объяснений); а потом вдруг появлялся, через день, или недели через две, не сомневаясь, что Вероника встретится с ним — словно у нее не было очереди из ухажеров, которые могли бы уделять ей больше внимания. Словно, как с укором говорили ей родители и братья, у нее нет ни капли гордости. Но он был здесь — Рагнар Норст в своем аристократическом автомобиле, сияющем, как катафалк, пропитанном ароматом (который временами казался Веронике чересчур приторным) восковой политуры, кожи, тщательно обработанного дерева и какой-то влажной затхлости — дурманом болота, наполненного вековым гниением. Он всегда придерживался безупречно строгого стиля: сюртук, изысканный шелковый галстук, ослепительно белые манжеты, украшенные жемчужными и золотыми запонками, а также инкрустированные ониксом и кровавиком, крахмальные воротнички, отглаженные сорочки; даже его напомаженные волосы с завитками, симметрично зачесанными на виски, были в неизменно идеальном виде. Возможно, его кожа была слишком смуглой, глаза чересчур темными, а его настроение — слишком переменчивым (часто бывало, что сегодня он кипел энергией, был веселым, разговорчивым, восторженным — а на следующий день им овладевала апатия, или раздражение, или меланхолия, или он с таким серьезным видом говорил с Вероникой о «необходимости исполнить свою судьбу», что девушка в отчаянии отводила взгляд); да и без того Бельфлёры начали поговаривать, с большим и большим жаром, что с этим графом не всё так ясно. Действительно ли Норсты — «старинный» шведский род? Они владеют судоходной компанией? Но какой именно? Сам Норст сотрудничает с посольством Швеции под собственным именем — или инкогнито? Или «Норст» и есть его псевдоним? Вполне вероятно, говорил брат Вероники Аарон, даже если признать подлинность его личности (с чем я не могу согласиться), что он занимается шпионажем того или иного рода. И вообще, у нас никогда не было в привычке доверять иностранцам.

Вероника соглашалась со слезами на глазах; но в присутствии Норста она забывала обо всем. Ведь он был такой идеальный мужчина. Он мог часами развлекать ее, играя шведские народные песенки на необычном маленьком инструменте вроде цитры, который издавал резковатые, но при этом баюкающие, почти опьяняющие звуки, — и музыка выходила такой интимной, она растекалась по жилам и нервам девушки, высасывая из нее все силы. Норст рассказывал ей о своих путешествиях — в Патагонию, в глубь Африки, в Египет и Месопотамию, в Иорданию, Индию, на Новую Гвинею, в Ганц, что в землях Шти-рии — и намекал, все настойчивее, что она могла бы вскоре сопровождать его, если только пожелает. Он обращался с ней, как никогда не обращался ни один мужчина: хватал ее вялую руку, подносил к губам и покрывал страстными поцелуями; беззастенчиво шептал ей о «любви», «родственных душах» и «общей судьбе», о том, что любящие обязаны полностью подчиниться друг другу. Он называл ее «драгоценная», «моя дорогая Вероника», «моя дорогая прекрасная Вероника» и, казалось, не замечал ее растерянности; говорил дрожащим голосом об «упоении», «страсти», о «неизведанном крае», где однажды окажетесь «и вы, юная дева», но лишь в сопровождении возлюбленного, который полностью откроется перед ней. Он предостерегал, что между любящими не должно быть никаких тайн — в их душах не должно остаться ни одного укромного местечка или уголка, — иначе экстаз любви будет лишь физическим, мимолетным, и если любовники умрут друг для друга, то умрут и в буквальном смысле, и больше не возродятся — она понимает его? Ах, непременно нужно, чтобы она поняла! И вдруг он обнял ее, буквально содрогаясь от волнения; а бедная Вероника чуть не лишилась чувств. (Ибо ни один мужчина никогда не говорил с ней таким образом, никто так внезапно, и с такой страстью, не заключал ее в свои объятия.)

— Но вы не должны! Так нельзя! О… так же… нельзя! — задыхаясь шептала Вероника. И, словно испуганный ребенок, издала мелодичный смешок. — Также… нельзя!