Время шло, длинные зимние месяцы не спеша перетекали в холодную весну с моросящим дождем, и вот Лея, которую и прежде нельзя было назвать малоежкой, впала в обжорство. Под Рождество она прониклась любовью к ромовым пудингам и козьим сырам, затем воспылала неутолимой страстью к перетертым с сахаром абрикосам, тушеным помидорам производства «Вэлли продактс» и перченой ветчине, которую она, вызывая отвращение Корнелии, ела прямо руками. Затем, по мере того, как еще туже натягивалась бледная кожа на ее выпирающем животе, опухали ее многострадальные лодыжки и колени, а грудь, прежде не по фигуре маленькая и твердая, к несказанному огорчению Леи с каждым днем росла, ныла и сочилась молоком, располнела даже ее шея — не потеряв грациозности, по размерам она могла сравниться с шеей Юэна; Лея полюбила стейки с кровью и подолгу жевала их, наслаждаясь каждым куском. Вид же и запах еды, которую Эдна готовила для всех остальных домочадцев, вызывал у Леи тошноту — даже знаменитый торт с бойзеновой ягодой, хотя прежде Лея его обожала. А вскоре Лея повергла в изумление собственного супруга: она, всегда презиравшая неравнодушных к спиртному мужчин, да и женщин, поддавшихся этой порочной слабости, завела привычку выпивать после обеда бокал вина, а потом — две или три бутылки темного эля, любимого напитка Гидеона и Юэна, и немного шотландского виски; вечером, играя в шашки, парчиси[7]
или кункен[8], — еще виски (вскоре она пристрастилась к этому любимому напитку Ноэля, и тот с радостью составлял ей компанию: Лея единственная женщина, у которой хватает мозгов понять шутку и посмеяться над ней! — часто повторял старик, окрыленный ее вниманием, вниманием