- Когда на следующее утро я вновь услышал под окнами звуки твоего бубна, я впал в ярость. Я приказал прогнать тебя с площади, я запретил тебе впредь появляться перед Нотр-Дамом! Уже чувствуя зародившееся во мне неподвластное влечение, я все еще самоуверенно полагал себя способным справиться с ним. Глупец!.. Я надеялся изгладить из памяти твой образ, постом и молитвами заглушить, как в юности, вспыхнувшее плотское желание. О, каким наивным я был тогда!.. Ты действительно больше не появлялась на Соборной площади, однако недели сменялись неделями, а твой голос, твое извивающееся в танце тело никак не шли у меня из головы. Я забросил алхимию, я не мог сосредоточиться на молитве, я со страхом ждал наступления темноты, зная, что попытки уснуть обернутся для меня возней на раскаленной сковороде. Я будто при жизни угодил в ад!..В конце концов, я все же решился разыскать тебя, удостовериться, действительно ли ты так хороша, какой представляешься в моих видениях. Каждый день черной тенью скитался я по парижским улицам в сопровождении звонаря, напрасно вслушиваясь в окружающий шум. Наполовину уже обезумевший от бесплодности своих попыток, поздней осенью я все-таки нашел тебя в предместьях Парижа, такую же веселую, беспечную и прекрасную. Завороженный, я стоял в стороне от толпы и не знал, что приводит меня в большую ярость: твои бесстыдные движения или бросаемые на тебя взгляды зевак, полные вожделения. Никто не смеет смотреть на тебя так!.. Обессиленный, вернулся я в свою келью и на несколько месяцев заперся в обители, не желая более смущать свой разум. Я верил, что Творец не оставит меня, и рано или поздно греховные видения отступят. Вероятно, так оно и случилось бы: к концу зимы я почувствовал некоторое облегчение и уже считал себя идущим на поправку. Но в игру снова вмешался злой рок: с весной, подобно ласточке, вернулась ты на Соборную площадь, чтобы одним движением изящной ножки обратить в ничто все усилия последних месяцев! Побежденный, я склонился пред неизбежной судьбой. Справедливо полагая себя околдованным, я начал собирать над твоей головой грозу, которая должна была рано или поздно разразиться…
- Вы пытали меня, - всхлипнула Эсмеральда, нисколько не тронутая этой исповедью.
- Ах, если бы я мог повернуть время вспять! – воскликнул архидьякон, молитвенно простирая к ней ладони. – Возгордившийся, я полагал, что теперь только от меня зависит, когда грянет гром. Но и тут неумолимый рок оказался сильнее!.. Запущенную моей рукой безжалостную инквизиторскую машину уже невозможно было остановить. Нас обоих намотало на ее колеса, точно обрывки листьев. О, знала бы ты, что это была за пытка – видеть, как грубые руки грязных палачей дотрагиваются до твоей обнаженной кожи, как скрывается маленькая ножка в «испанском сапоге»! Первый же твой отчаянный крик боли заставил меня вздрогнуть, обжег, точно кнутом, ударил, будто копье в сердце!.. Я благодарил небеса, что ты сразу же подтвердила все обвинения: твоих мучений я бы не смог перенести, я бы выдал себя непременно! Безумец!.. Верил, что твои чары надо мной развеются после вынесения приговора. И, втайне от самого себя, с потаенной надеждой мечтал, что суд отдаст тебя в мои руки… Так и вышло.
- Суд отдал меня в руки палача, - дрожа, ответила несчастная. – На рассвете веревка обнимет мою шею… Но даже ее предпочту я вам! Убийца, это ты заколол моего Феба!..
- Да! – гневно вскричал Клод, и глаза его заметали молнии. – Да, и сделал бы это снова! Видеть, как ты расточаешь ему свои сокровища – о, это было невыносимо!.. Пустоголовому капитану со смазливым личиком! Мальчишке без гроша за душой, который походя сорвет бесценный цветок невинности, чтобы назавтра и имени твоего не вспомнить!.. Самовлюбленному повесе, которого не остепенит даже женитьба – а венчаться он, поверь, пойдет не с тобой, а с какой-нибудь богатой девчонкой с родословной чище, чем у породистой кобылы! Каждое сказанное тобой слово любви расплавленным золотым комом застревало у меня в горле: такое драгоценное в твоих устах, оно терзало меня нестерпимой болью… Как мог я безучастно наблюдать за его похотливыми руками, жадно ласкающими твое невинное тело, зная, что в пустых глазах его нет ничего, кроме бесстыдного желания? Разве мог я допустить это – я, кто готов умереть за один твой поцелуй, за одно доброе слово?.. Ну, скажи, где теперь твой капитан? Тебя поведут завтра на виселицу за его убийство, но он и слова не скажет, чтобы воспрепятствовать этому!..
Цыганка молчала. Помимо страха, ее душой начало завладевать неподдельное горе. Она отчаянно не желала верить словам обезумевшего святоши, но чуткое любящее сердце уже кольнули и ревность, и обида. И правда, где это видано: простая цыганка и знатный капитан королевских стрелков – смех, да и только. Но ведь он любит ее, он сам так сказал!.. Разве этого недостаточно?