Чада, домочадцы и исчадия

Седоусый вперся в избу, как к себе домой. Но, напоровшись на мой гостеприимный взгляд, резвости убавил, остановился. А может, не в моем взгляде дело. Может, просто ждал, пока его орлы в комнату втянутся —  и она покажется вдруг маленькой, тесной.

Хотя еще недавно места здесь хватало с избытком.

Следом за богатырями в комнату протиснулся пес, уселся —  вроде бы рядом со мной, но так, чтобы стол ему, если что, прыжка не затруднил.

Гости мялись у порога.

Я, покачивая ложечкой, смотрела на них —  вооруженные мужики смотрели на меня, и, кажется, от моего взгляда чуть ли не робели.

Хорошая репутация у местных Премудрых!

Я приподняла вопросительно бровь:

—  Ну? Нашли?

Седоусый (меня так и тянуло мысленно назвать его “витязем”), зло дернул углом рта. Ответом не удосужил, хамло строевое.

—  Ну, ищите, ищите! Здесь еще подпол есть, и горница наверху… В печь не забудьте заглянуть!

Младшие богатыри побледнели, да так, что даже в местном скудном освещении стало заметно. Старший упрямо набычился, и стало понятно: заглянут!

И в подпол, и в горницу (страшно подумать, для чего старуха из моих видений могла бы держать их побратима рядом со своей постелью!), и в печь.

Я я вздохнула и махнула ложкой: делайте, мол, что хотите.

Было немного завидно: меня бы кто так искал… А этот, пропажа, своим дорог —  вон, ради него хоть куда, хоть к ведьме в пасть!

Богатыри разделились, трое прогрохотали сапогами наверх — и я, не сдержав поганого настроения (да и характера, чего уж греха таить), ласково пропела:

—  Осторожнее на лестнице!

И, когда один из младших, потрясенный моей заботой, запнулся, хладнокровно добила:

—  Перильца мне сломаете — откуп службой потребую!

Двое, отчетливо стараясь на меня не смотреть, полезли в погреб. Последний, шестой, с лицом отчаянным и решительным, шагнул к печи.

Я посмотрела на кобеля —  кобель бдительно и неподкупно стерег гречку в моей тарелке.

—  Гостемил Искрыч, пригляди! — едва слышно, почти не разжимая губ, попросила я домового.

И когда серая тень шмыгнула наверх —  зачерпнув ложкой каши, протянула псу.

Ну не могу я, когда животное так на меня смотрит!

А потом обыск вдруг как-то резко и вдруг закончился: богатыри собрались внизу, обменялись на уровне взглядов информацией (информация, очевидным образом, была о том, что побратима никто из них не нашел), и потянулись к выходу.

Я проводила их до дверей, с крыльца наблюдая, как они, хмурые и растерянные, оглядывают двор напоследок.

—  Ну? Везде поискали? Или еще где посмотрите?

Седоусый ожёг меня взглядом. Но до ответа так и не снизошел —  ухватил своего коня за повод, оглянулся на своих. Скомандовал отрывисто:

—  Уходим!

И это его хамство стало последней каплей.

Обида, злость и желание постоять за себя  захлестнули с головой. Затопив здравый смысл.

—  Не так быстро, гости дорогие!

И калитка, оставленная нараспашку, с грохотом захлопнулась сразу после этих моих слов.

*   *   *

Небо потемнело в один миг. И голос ведьмы, в коем не было слышно и капли почтения к воинам, княжьим людям, да и попросту — старшим, прозвучал сверху:

— Вы в мой дом с недобрым намерением пришли, меня неповинно обвинили. Надо бы извиниться.

Богатыри развернулись как один. Медленно, неторопливо. И у всех, как у одного на лицах мысль: “Ты, ведьма, нас тут пугать что ли вздумала?”.

Ну так мы тебя не боимся!

Она стояла на крыльце.

Молодая, но не юная. Чужая. Странная. Слишком короткая коса, слишком мужской взгляд. Умудренная годами и заслужившая этакую честь старуха могла так смотреть, а не девица, не нюхавшая ни железа, ни ведьминских зелий.

А эта смотрит.

Таращит жуткие синие ведовские глазищи, что твоя сова. И губы в некрасивую линию жмет.

Рубаха с чужого плеча и странные какие-то порты под ней. Ни сарафана, ни украшений, даже узор, что есть, вышит поди чужой рукой.

Смотришь на нее — и гнева только прибывает.

Знает, поди, где Илюшка, да решила посмеяться над ними. Унизить. Пусть побегают княжьи люди, да в ножки покланяются, только для того, чтобы уйти ни с чем.

Так знай же, не будет этого, ведьма!

И Иван-воевода смотрит ведьме прямо в злющие глазищи, не отводит взгляда.

Мы к тебе без добра пришли, потому что и от тебя добра еще не видели. Коли хотела бы добра — объяснила бы, что старая Премудрая с побратимом сотворила. Неповинно обвинили? Окстись. Ты ее преемница, тебе за нее отвечать. И за хорошее, и за плохое. Наследство только разом все перенять и можно.

Молчит воевода.

И ведьма молчит. Не грозит, не злится. Только и глаз не отводит.

И дышать как будто тяжелее становится. Кольчуга на плечи давит, к земле гнет. Копья пыль проминают.

Сильна ведьма. Могуча. Не всякая ажно шесть богатырей за раз одним взглядом прищучить может.

Будь на ее месте чудище лесное, не терпели бы они такого, быть бы бою.

Но то Премудрая, за ней право силу показать.

За ними — право ее признать.

А уж дружиться им при этом не обязательно.

Рассудил воевода и склонил голову:

— Прости, коли обидели, Премудрая. Но побратима мы все равно вернем.

Моргнула ведьма, и свалился с души булыжник пудовый, плечи сами собой расправились.