Чагин

Не забудем при этом, что печник кривоног, и каждый шаг дается ему с большим трудом, тем более в условиях грозящей опасности. На нервной почве у него отказывают руки, ноги и правое ухо. Тут включается характерная для «Лесного царя» тема погони и болезни:

Отказали руки-ноги.
Левым ухом слышит — чу! —
Конь железный по дороге
Мчит, подвластен Ильичу.

Вождь уж виден (парню жутко!) —
Приближается, крича:
«Отчего дрожишь, малютка?
Ты не бойся Ильича!»

Далее я не мог следовать за Гёте, поскольку мне требовался оптимистический финал:

Сник печник, беспечный малый,
Примирившийся с судьбой.
Ленин спешился — усталый
И красивый сам собой.

Взял Ильич его, поло́жил,
Неживого, на седло.
Но печник в дороге ожил,
Улыбнулся весело́.

Всё кончается тем, что Ильич везет печника домой проселочной дорогой сквозь заросли молочая. Печника по месту жительства встречает жена, для нее приезд супруга — приятный, как говорится, сюрприз. Не ожидала уже его обратно, а тут он, милый, и едет:

Весь обсыпан молочаем,
В комьях грязи, глаз подбит.
«Я у Ленина за чаем
Засиделся», — говорит.

Далее шла критика, рассматривавшая художественные особенности текста, — в целом довольно благожелательная. Она сосредоточивалась на сильных сторонах произведения. Других сторон, помнится, и не было. В качестве главной художественной удачи отмечалось сочетание беспечный печник. Здесь же было высказано предложение сделать его названием всего сочинения. Впрочем, дальнейший анализ заставил от этой идеи отказаться в пользу названия «Дал тягу» — оно, по мнению критика, возвращало произведение в марксистское русло.

Прочитав текст, Иоахим Бернгардович отметил его, в общем, новаторский характер. Союз прозы с поэзией и критикой, как и манеру изложения, назвал беспрецедентными.

— Беспрецедентными? — с легкостью переспросил я.

— Беспрецедентными, но не бесспорными.

Я посмотрел на него с прищуром:

— Что ж, давайте, батенька, спорить!

Вздохнув, Иоахим Бернгардович промолвил:

— У вас, Николай Иванович, какой-то сюжет перегруженный. Погоня, мотоциклет, молочай… Я понимаю, что молочай нужен как рифма к чаю, но я бы им, честное слово, пожертвовал. Расскажите ту же историю по-простому. Да, и критику вы лучше уберите, тем более что это не критика — а форменный панегирик.

Не зная слова панегирик, замечание насчет критики я ex silentio оставил без ответа, но сказанное о простоте родило во мне стихийный протест.

— Иоахим Бернгардович! — возопил я. — По-простому уже не могу: душа просит цветущей сложности.

Как бы выйдя из минутной задумчивости, Иоахим произнес:

— Ненатурально всё это, понимаете? Могут решить, что написанное — чистая выдумка. Хуже Шлимана, честное слово.

Все (кроме Вельского) знали, что в тот момент мы с Николаем Петровичем готовились разрабатывать Шлимановский кружок, и такого рода обвинение было для меня как нож острый.

— Надо еще разобраться в том, что такое правда, а что такое ложь, — вырвалось из сердца моего. — Есть ложь, которая просто ложь, а есть нас возвышающий обман!

Придя домой, растопил печь и бросил свое сочинение в огонь. Глядел, как пламя пожирало листок за листком, и лицо мое омывали слёзы. Как раз накануне я прочистил дымоход, так что тяга была — лучше не пожелаешь. И думалось мне, что вот, не стал я ни прозаиком, ни поэтом, ни даже хотя бы критиком.

Строго говоря, мне этого теперь не очень-то и хотелось. И утешился я довольно быстро. В тот момент мы с Николаем Петровичем и Исидором уже готовили операцию «Биг-Бен».

* * *

Не обладая памятью Чагина, что-то я мог и позабыть. Что-то, как говорится, даже и попутать. Отвечаю ведь за дух, не за букву. Общая атмосфера была дружественной, если не сказать — братской. Всех нас сплачивала грядущая разлука с Родиной, для меня — временная, а для Исидора, очень возможно, что и вечная. То и дело ощущал я влагу в уголках глаз, в то время как Чагин собой, казалось, владел. Для человека, чей дальнейший жизненный путь мог протекать на чужбине, он держался молодцом. Это вызывало мое некоторым даже образом удивление.

Той весной Исидор усиленно учил английский язык, ибо местом операции «Биг-Бен» должна была стать, как можно догадаться, Англия. Английский ему преподавали сотрудники Отдела иностранной литературы. Поскольку знания каждого из них по отдельности не были еще совершенны, занимались они с Чагиным бригадным методом, вдохновясь пословицей: «Один горюет, а артель — воюет». Кто-то рассказывал о системе времен, иные же, допустим, о неправильных глаголах.