Чагин

В Лондоне нас разместили в студенческом общежитии. Выбрав самую большую комнату, мы собрались в ней, дабы избежать терзающих одиночек искушений, из коих горчайшее есть побег. Таковым помещением оказалось мое — в нем групповое, собственно, и возобладало над индивидуальным. Общие собрания с самого начала стали у нас доброй традицией. Не успев войти в общежитие, посланцы СССР спешили сгрудиться в моей комнате. Шучу, конечно: успев войти.

Было нас пятнадцать студентов, плюс три человека, осуществлявших за ними пригляд (из расчета один к пяти), плюс я, грешный, — руководитель группы. Заострю: я, грешный руководитель группы, коль скоро случившееся в Лондоне в глазах общественности являлось моим грехом.

Вне общежития побег был неошуществим… Неошуществим? В те дни я на нервной почве стал испытывать проблемы с этим словом — как в свое время испытывал их с беспрецедентным. Сказывалось переутомление последних недель. Даже сейчас, когда у меня достаточно времени для отдыха, я не гарантирую правильного его употребления. Упоминаю об этом лишь для того, чтобы показать, сколь накаленной была атмосфера.

Так вот, кратные пяти, студенты безотлагательно разбивались на три группы и перемещались под неусыпным наблюдением спецсотрудников. Я же, в свою очередь, ошуществлял общее наблюдение за студентами и сотрудниками. Ошуще… Проверочное слово — ошущение?

Приблизившись к Чагину в первый же день, прошептал ему на ухо:

— Побег вне общежития неошуществим. Будем бежать через туалет. Не отвечайте.

Он не ответил. Посмотрел на меня с удивлением.

Вечером того же дня, по пословице «В тесноте, да не в обиде», все собрались в моей комнате. Сидели — кто на подоконнике, кто на подлокотнике (имелось два кресла), а кто, как говорится, и непосредственно на полу. Приметив, что ухо Исидора находилось в непосредственной близости от моего кресла, я незаметно свесился с подлокотника и прошептал:

— Проситесь в туалет…

Чагин попросился. Всем бросилось в глаза, что в том, как он это сделал, не было внутренней убежденности. Может быть, поэтому куратор чагинской группы Константин Колотов откликнулся с подоконника:

— Вы, Исидор, не можете немного потерпеть? Позже вместе пойдем.

Я удивленно поднял брови. Это зачем еще вместе? — читалось на моем лице. Это с какой же такой конечной целью? Вообще говоря, у меня очень выразительные брови. С поднятыми бровями я сидел секунд тридцать, что в итоге и возымело действие. Выразителен был и мой взгляд.

— Я хочу сказать, что со временем могу проводить вас до дверей туалета, — нехотя пояснил Колотов.

Заметив на шкафу песочные часы, я велел Колотову взять их. Чагина же подчеркнуто вежливо проинформировал:

— В вашем распоряжении десять минут личного времени.

Взяв часы, Колотов внимательно их рассматривал.

— Архаика…

Он обернулся к Исидору:

— Часы рассчитаны всего на пять минут, так что будем исходить из этого.

В моих глазах заблестели искорки:

— Товарищ Константин, а ведь песочные часы так устроены, что стоит их перевернуть — и будет десять!

Колотов пожал плечами:

— Зачем целых десять? Что он, спрашивается, будет там делать?

— Это тот вопрос, Константин Галактионович, который не вправе ставить никто, — ответил я, не повышая голоса.

Исидор вышел. Мы шутили и смеялись. Через пять минут с громким стуком Колотов перевернул песочные часы. В комнате повисла тишина. Ушедший всё еще отсутствовал, но все знали, что у него было еще пять минут. Колотов громко вздохнул. Студентка Беспалова предположила, что у Чагина проблемы с желудком и он прикован к унитазу. Пряча улыбки, все потупились — все, кроме Колотова. Он вышел в коридор. По истечении десятой минуты вернулся с опрокинутым лицом.

— Дверь заперта, — сказал он. — Я стучал, но никто не отозвался.

Бросив на него полный тревоги взгляд, я задал прямой вопрос:

— Что это у вас глаза на мокром месте?

— Чагин мог уйти через окно, — произнес тихо Колотов. — Здесь первый этаж.

Что ж, это мне было хорошо известно.

Чаял, что Чагину удалось поймать такси, и он уже ехал в направлении британского министерства иностранных дел. Все необходимые адреса участник операции запомнил еще в Ленинграде. Исидор знал также и то, как по-английски будет «прошу предоставить мне политическое убежище». Единственной естественной препоной здесь могло стать его произношение, поскольку пластинки с означенным текстом нам найти не удалось.

— Что будем делать, товарищи? — сказал я, накинув на плечи пиджак.

— Впору ломать дверь.

Каждое из этих слов Колотов произнес раздельно. За чагинскую пятерку отвечал он, и его волнение было понятно.

— Прежде чем идти на беспрецедентную меру, следует всё взвесить. — Я перевернул бесполезные уже песочные часы. — Впрочем, беспрецедентные меры — следствие беспрецедентных причин.