Чагин

Невидимый, где-то рядом попросил червяка Николай Иванович. Присмотревшись, я понял, что лодку прибило к берегу по ту сторону кустов.

— Хорошее донесение написали вы мне об истине и красоте, — донесся голос Николая Ивановича. — Николай Петрович бы так не смог.

Исидор молчал. Подмигнув мне, Николай Петрович развел руками.

— Здесь я не питаю иллюзий, — пояснил Николай Иванович. — Он человек приземленный… Или лучше — приземистый? Может статься, и то, и другое.

С преувеличенной сосредоточенностью Николай Петрович расправлял леску. Всем своим видом давал понять, что предпочитает перетерпеть.

— Прагматик, — прозвучало из-за кустов. — Прагматик и ревматик. А случись преследование на крыше? С его-то суставами! Вы слышали, как хрустят его суставы?

— Нет, — ответил Исидор.

— Крр-жищщ — крр-жищщ — крр-жищщ! Точнее: хррящщ — хррящщ — хррящщ! До чего же славное донесение вы написали мне об истине и красоте!

— Николай Иванович, как бы это сказать… — Исидор помедлил. — Не писал я никаких донесений.

— Что ж, недаром я учил вас конспирации… До чего же славное донесение вы не писали мне об истине и красоте! Только, если позволите, я бы развил вашу мысль. Мир должен быть красивым, откуда следует, что красота — это должное. А должное — это истина в ее самом высоком измерении. И если человек верит в красоту своей жизни, значит, он до нее дорастает, понимаете? И нет уже разницы между должным и сущим, и мысль человека, его фантазия становится истиной. Надо только искренне мыслить. Согласны?

Николай Петрович трясся от беззвучного смеха.

— Согласен, — тихо ответил Исидор.

* * *

Вскоре после рыбалки повторилось наше общение в гримерке. Почти в точности повторилось: коньяк, «Мишка косолапый» и, конечно, беседа.

В этот раз Исидор рассказывал о двух Николаях, потому что я обоих видел. И об истории с Вельским. Теперь я понял, что означали его слова о предательстве.

Меня удивило, что Чагин продолжает общаться с обоими Николаями, и я спросил его об этом.

— При чем здесь они? — Исидор пожал плечами. — Выбор делал я. Меня ведь никто не вынуждал.

Это правда. Николаи лишь выступили в роли сирен, а Одиссей, как на грех, оказался не привязан к мачте. Теперь их песни не представляли угрозы — да они уже и не пели. Николай Петрович очевидным образом сдулся, а Николай Иванович пребывал совсем в другой реальности.

Как оказалось, Исидор поддерживал связь и с Вельским. Ежемесячно он отправлял ему в колонию продуктовые посылки и книги. Переводил деньги — Чагин ведь теперь неплохо зарабатывал.

Один раз он даже поехал к Вельскому в Казахстан. Там ему, однако, сообщили, что свидание не состоится.

Проявив определенную настойчивость, Исидор добился встречи с начальником колонии. Сказал ему, что заключение само по себе является достаточным наказанием, так отчего же нужно еще лишать человека свидания? В качестве небольшого жеста благодарности он предложил выступить с мнемоническими опытами.

Начальник слушал его хмуро, но не перебивал. Да, он читал о Чагине в газетах. Да, был бы рад его выступлению.

После паузы Исидор спросил у него, разрешит ли он свидание с Вельским.

— Свидания Вельскому никто не запрещал.

Ничего уточнять Исидор не стал. На следующий день он выступил в красном уголке и уехал.

Вельского на выступлении не было.

Из того, что рассказывал мне Чагин, было непонятно, узнали ли Вельский и Вера о роли, которую в этой истории сыграл Альберт.

Я спросил и об этом. Нет, не узнали.

— И ты им не сказал? Вере — не сказал?

— Зачем? Это дело Альберта — и для меня ничего не меняет.

Я подумал, что это было не только делом Альберта.

* * *

Чагин был, бесспорно, самым выдающимся мнемонистом в истории.

Но не единственным.

Существовали, в конце концов, такие волшебники, как Иноди, Диаманди, Ишихара. И у каждого были свои приемы запоминания. С ними Исидора знакомил профессор Спицын.

Природные способности Чагина обогащались, разумеется, и его собственным опытом. За годы работы в Ленгосэстраде через удивительную голову Исидора прошли сотни, если не тысячи текстов.

Хотя почему, собственно, прошли? Остались: Чагин ничего не забывал.

Бросив взгляд на текст, он сразу определял его тип — и выбирал соответствующий способ запоминания. Приемы чагинской мнемотехники подробно описаны в книге Спицына, так что я не буду на них останавливаться.

Скажу без ложной скромности, что в секреты мастерства Исидора я был посвящен не хуже Спицына. Подчеркиваю: мастерства, потому что не всякий гений — мастер.

В результате наших бесчисленных выступлений в действиях и облике Чагина появилась непринужденность. Диковатый взгляд, скрипучий голос и деревянная походка — остались, но на всём этом теперь лежал отблеск художественности. Даже на его скованности лежал.

Это была непринужденная скованность.

Все перечисленные качества Чагин являл дозированно. Ровно в той мере, которая привлекает зрителя. Да, он, несомненно, был таким, каким выглядел, но выглядеть он научился наиболее выигрышно.

Исидор принадлежал к редкому типу актеров, которые умеют играть самих себя.