Чагин

Теперь нас сопровождал небольшой оркестр, поначалу устроенный на манер циркового. Барабанная дробь во время самых сложных задач. Туш после их успешного выполнения.

Освоившись, оркестр стал наигрывать кое-какие мелодии — в соответствии с характером задания. Когда предлагали запомнить отрывок, допустим, из «Маскарада», звучал хачатуряновский вальс. «Метели» сопутствовал, понятное дело, Свиридов. Он же однажды прозвучал при воспроизведении метеопрогноза на январь.

Да что там оркестр: Исидор понемногу стал (да-да!) шутить. Представляя меня, он как-то запнулся после имени Эдвард (потом повторял это всякий раз). Сказал, что забыл фамилию. Забыл!

Оркестр тут же заиграл песню Сольвейг из «Пер Гюнта».

— Григ! — крикнул кто-то из зала.

— Рад, что вам нравится моя музыка, — поклонился я. — По-моему, неплохая.

Исидор хлопнул себя ладонью по лбу:

— Конечно, Григ! Простите, память подводит…

Серьезное лицо Исидора. Аплодисменты. Смех.

— Возраст, — посочувствовал я и рассказал анекдот о старом графе, женившемся на юной девушке.

В первую брачную ночь он стучится в ее спальню (три удара по барабану): любовь моя, я пг’ишел исполнить свой супг’ужеский долг. Исполнив свой долг, уходит («Шербурские зонтики»). Через полчаса возвращается (четыре удара по барабану): любовь моя, я пг’ишел исполнить свой супг’ужеский долг. Это повторяется пять раз. Молодая в недоумении: вы приходите уже в шестой раз! На манер Исидора граф хлопает себя по лбу: пг’остите — память подводит!

Анекдот образца 1969 года. Тогда над ним смеялись.

Это был один из немногих анекдотов, которые Чагин любил. Точнее, последнюю фразу — о памяти.

— Память подводит!

Он говорил так всякий раз, когда у него случались сбои.

Однажды он сказал это в гримерке, открывая традиционный коньяк. Я мыл в раковине чашки.

— Память подводит! — повторил Исидор как-то странно.

Я обернулся.

Глаза его были полны слез.

— Я ничего не могу забыть, — он достал платок и высморкался. — Понимаешь — ничего.

Память Чагина была беспредельна и бессрочна. Это стало в буквальном смысле его головной болью. В то время как многие стремятся развить свою память, Исидор пытался ее ограничить. Наделенный удивительным даром запоминать, он мучился от невозможности забыть.

Забывание — это тоже дар. И он был его лишен.

* * *

Задания, хранившиеся в его бедной голове, сталкивались и взаимодействовали. Случайное повторение идущих подряд элементов было для него непреодолимым препятствием. Он тут же перескакивал на другие задания, которые выполнял за несколько лет до этого. Словно песчинка, попавшая в тонкий и сложный механизм, они приводили к мгновенной поломке. Чагин терялся, переходил к старому заданию, возвращался к новому — и окончательно запутывался.

Я, как мог, пытался его выручить, но по большому счету проблему это не решало.

Однажды Исидор сломался на числе 367.

— Зачем вы включили сюда это число? — строго спросил я у автора задания. — От вас я такого не ожидал. Именно от вас!

Зритель покраснел и пожелал выяснить, в чем его проступок. Удивившись такому непониманию, я погрустнел.

— Это же год смерти Александра Македонского… До нашей, естественно, эры. Смерть героя Исидор Пантелеевич переживает как личную утрату.

Оркестр сыграл несколько тактов Шопена.

Придя домой, я заглянул в энциклопедию: Александр Македонский умер в 323 году. Неожиданно для себя я оказался близок к истинной дате. По историческим меркам — близок.

Вообще говоря, история полна неожиданных открытий.

Мы с Исидором поняли это, выступая в одном из институтов. Старичок-профессор передал Чагину книгу с закладкой.

— Вот, прочтите. Это мое видение истории… — он небрежно махнул рукой.

Щедро делился добытым им знанием.

Воспроизводя его видение истории, мнемонист вскоре перескочил на какой-то другой текст. Я понял это по возникшей паузе и замешательству Исидора.

— В двух местах вы перепутали слова, — усмехнулся старичок. — Но в целом приемлемо.

Исидор покрылся пунцовыми пятнами.

— Память подводит… Я перепутал ваш отрывок с отрывком, который читал два года назад.

Профессор саркастически оглянулся на зал.

— К вашему сведению, молодой человек, два года назад моей книги еще не было.

— Тогда это была книга Марка Блока. Вот послушайте…

Собеседник Чагина смутился и сказал, что не хочет слушать буржуазных измышлений.

— Нет, вы послушайте! — голубоглазо настаивал Исидор. — Удивительное совпадение.

Он прочитал блоковский текст от начала до конца. Не оставалось сомнений, что острый галльский смысл был ленинградскому историку не чужд.

— Это не Марк Блок! — крикнул он.

— Конечно, не Марк, — поддержал я профессора. — Это — Александр Блок.

Исидор в полемике участия не принимал. С течением времени я всё больше убеждался в том, что Исидор не запоминал тексты — он их «фотографировал».

Читая впоследствии книгу Спицына о Чагине, я нашел своей догадке подтверждение. Этим объяснялась способность Исидора называть ряды цифр от начала к концу и наоборот — от конца к началу. «Фотографическая» природа памяти делала понятными и его необычные попытки забыть эти цифры.

Чагин боролся не с содержанием, а с изображением.