Чагин

Знаешь, у кого просил деньги Альберт? У Чагина. Тот дал их ему без единого слова. Альберт знал, что Вера с Исидором не общаются, так что его затее ничего не угрожало. Исидор попросил ей об этом не рассказывать (расстроится).

На следующее утро я призналась Вере, что знакома с Чагиным. Она молча кивнула. Была удивлена. Я ждала каких-нибудь слов, но они не последовали.

И тогда я рассказала ей о деньгах на кооператив. Просто чтобы она понимала, кто чего стоит. Вера расплакалась. Я спросила, может ли Исидор ее навестить. Она сказала:

— Может. Если ему это интересно.

Душа моя Павел (есть такой роман — классный, кстати), созрел ли твой рассказ?

Ника

8 апреля

Павел — Нике

Девочка моя, ты не устаешь меня удивлять.

Как и Вера, о деньгах на кооператив я не знал. Производит впечатление. Как по-разному одно событие может характеризовать людей!

Но Вера не знала еще одного. Альберт был стукачом. Если для Исидора эта история оказалась трагической ошибкой, то этот тип стучал на Шлимановский кружок вдохновенно. Исидор мучился этим всю жизнь, а Альберт вполне себе процветал. И еще. Альберт был соперником Чагина — и женился на Вере. Исидор мог бы убрать его легче легкого: рассказать Вере о его подвигах. Он этого не сделал. Тоже ведь говорит о человеке.

Все эти дни думал, о чем рассказать. То, что видел в течение жизни, кажется мне неинтересным. Нет такого, что попадаешь вроде как в воронку, и она утаскивает тебя в подводное царство. А ты (пузыри изо рта) ведешь репортаж со дна.

В Исидоровой «Одиссее» наткнулся на его рассуждения по поводу описаний. Исидор — философ!

Жизнь в полноте не расскажешь, ведь, даже намерившись твердо
Не упустить ничего, ни одной самой мелкой детали,
Вдруг замечаешь, что нет в описании неких событий —
Слов ли, улыбок, гримас, торопливых шагов, опозданий,
Стука глухого в висках, желваков и вспотевших ладоней.
Помадой, размазанной в спешке, края догорают заката.
Холодом тянет с реки. Деталей таких бесконечность
Взглядом посмертным окинешь — и слёзы, глядишь, высыхают.

Прочитал сейчас, и пришло на ум летнее одно воспоминание. Ничего вроде бы особенного, но отчего-то произвело впечатление. Ну, вот. Летней ночью поезд останавливается в степи. Где? В Караганде. Серьезно — где-то не доезжая Караганды, что, впрочем, и неважно. И сквозь открытое окно эта степь медленно вливается в купе — такой, знаешь, густой звукозапах: земля, травы, кузнечики, птицы. Ну и краски, конечно: едва заметная розовая полоса на востоке. Солнце поднимается неестественно быстро. Выкатывается, как в кукольном театре. Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Днем будет жарко.

Для пассажира эта степь — эпизод, десятиминутная стоянка, а здесь она — всегда. Бесконечное время и такое же пространство. И подозреваешь, что поезд остановился потому, что дороги дальше нет. Не то чтобы совсем нет — просто рельсы заросли травой. Где-то, может, съедены кузнечиками, такой стоит хруст. И поезд медленно врастает в эту степь, и мы здесь, получается, останемся. Царство Великой Травы, в его глубинах — своя любовь и свои драмы.

Всё, в общем, как у нас, думает машинист, только более очевидно. И любят друг друга, и пожирают. Он делится наблюдением с помощником. Останемся? Тот откидывается на спинку сиденья: если такая перспектива вас устраивает… Машинист берет себя в руки и трогает состав с места. Лязг прокатывается от вагона к вагону. Усилием воли разгоняет поезд.

Описываю это как помню, но не могу передать моего тогдашнего трепета. Не страха (я не боялся) — трепета. Есть вещи, которые недоступны слову. Ты могла бы это нарисовать.

Ты еще рисуешь?

Люблю тебя.

Павел

12 апреля

Ника — Павлу

Рисую, душа моя.

Я бы нарисовала машиниста и его помощника, оплетенных травой. Между ними, допустим, кузнечик. Большой, в железнодорожной форме, но — кузнечик. Он устало снимает фуражку: приехали, как говорится. Дальнейшее следование, как говорится, не представляется возможным.

В дверях — кот, из пассажиров. Он всё еще пытается изображать беспечность. Стоит, прислонясь к дверному косяку, держа открытую банку тушенки. Всё это, однако, чистое бодрячество. В глазах — немой вопрос: поедем ли? Судя по тому, как успела зарасти кабина тепловоза, возникают крупные сомнения.

Кот здесь важен как реакция общественности. Он не принадлежит к числу тех, кто принимает решения, но выразить свою обеспокоенность имеет право. В конце концов, везут именно его, и вообще: машинист — для пассажира, а не наоборот. Эти слова готовы сорваться с его губ. Губы у кота пухлые — похоже, говорить он мастак, так что с них есть чему сорваться.